Расколотое небо

– Не надо, папа, – остановила Павла Серафимовича Ольга, заметив, что он собирается идти во двор. – Все равно тебя туда не пустят.

– Я хочу видеть брата, – сказал он. – Где он? Что с ним сделали?

– Сейчас ты ему ничем не поможешь, разве что навредишь. Давай подождем, скоро все выяснится.

Напрасно надеялся Павел Серафимович, что все образуется. Под конвоем вывели из дома Федора и его жену Оксану. На миг остановились на крыльце родного дома Черножуковы, окинули взглядом свою усадьбу. В руках они держали какую-то одежду, перевязанную половичками. Перекрестившись, молча двинулись со двора.

На улице супруги остановились перед замершей толпой. Позади них уже стоял Лупиков.

– Люди добрые! – обратился к односельчанам Федор. – Меня обвиняют в поджоге. Перед всеми вами, перед Богом клянусь: я не делал этого!

– Ты угрожал пустить мне красного петуха! – взвизгнул, забегая вперед, Лупиков. – У меня даже свидетели есть.

– Да, угрожал, но не делал этого.

– Не ври! Я тебя узнал! – закричал чекист.

– Я был дома и даже не знал о пожаре, – спокойно сказал Федор. – Говорят, что в вас стреляли, но у меня произвели обыск и не нашли оружия.

– Мало ли куда ты мог его деть! Там разберутся во всем!

– Не оправдывайся перед коммунякой, – обратилась Оксана к мужу. – Кто он и кто ты? Он – За…ков, гнида, которому нет места на этом свете. А ты – честный, порядочный человек. Кто о тебе скажет плохое слово? Разве что завистники.

– Молчать! – Лупиков аж позеленел от ярости. – Вот такие, как он, стреляют из-за угла в честных коммунистов, убивают комсомольцев, жгут хаты. Все вам мало! Никак не нажретесь! Кулаки! Ростовщики! Эксплуататоры! Нажились на чужом – хватит! Вас депортируют на север, подальше от трудового народа, чтобы не мешали работать честным колхозникам на благо родной страны!

Осип Петухов захлопал в ладоши, прося толпу поддержать его, но люди не пошевелились.

– И так будет со всеми кулаками! – разошелся Лупиков. – Все отойдет колхозам! Хватит сидеть по хатам и дрожать над своим богатством!

– Люди добрые! – обратился к людям Федор, несмотря на вопли чекиста. – Простите меня, если кого-то обидел, и не поминайте лихом!

Мужчина низко поклонился. Женщины расплакались.

– И меня не вспоминайте плохим словом! – сказала Оксана. Она поклонилась, приложив руку к груди. Цветастый платок сполз у женщины с головы, открыв черные, без малейшего проблеска седины волосы. Голова обвита толстой блестящей косой; на шее – ряд красных бус, взгляд черных глаз – смелый, гордый, свободный. И сама удивительно красивая, настоящая украинка. – Простите, если что-то было не так! Прощайте!

– Брат! Федор! – не удержался Павел Серафимович. – Вы еще вернетесь!

– Нет. Мы не вернемся. – Федор остановил взгляд на брате, ободряюще улыбнулся. – Теперь я враг народа, кулак. И моя вина лишь в том, что я слишком много работал и любил родную землицу, а теперь не захотел трудиться на чужой земле.

– Сгниешь на каторге! – закричал Лупиков.

– Лучше сгнить, чем прогнуться под такой гнидой, как ты! – сказал Федор и плюнул прямо в лицо коммуниста.

Лупиков привычным движением потянулся за оружием. Вспомнил, что кобура пустая, вытер лицо рукавом.

– Вот теперь у меня не осталось ни капли сомнения, что это ты хотел меня убить! – прорычал он с ненавистью.

Федор будто не услышал его. Он вместе с женой обернулся к своей усадьбе, супруги поклонились, в последний раз бросив взгляд на дом, которого у них уже не было.

– Прощайте! – сказали Черножуковы еще раз, а человек с ружьем дал команду садиться на сани.

– Взяли все необходимые вещи? – спросил он.

Федор с женой молча сели на сани.

– Брат, я знаю, что ты вернешься! – крикнул Павел Серафимович, когда лошади двинулись с места. – Я буду тебя ждать! Всегда!

– Все возможно! – донесся до него голос брата. Федор с Оксаной махали на прощание руками, пока не исчезли из поля зрения.

Варя тихонько плакала, припав к Ольгиному плечу, а Павел Серафимович еще долго стоял посреди улицы с шапкой в руках. Он до боли в глазах всматривался в белое пространство, где исчез его брат, надеясь, что, может, все изменится и его сейчас отпустят. И только когда Лупиков попросил дать дорогу лошадям, будто во сне, пошел к толпе.

Из хаты вынесли все добро. Выгнали из хлева скот, потянули коров на веревке в колхозные конюшни. Впереди вел коня Михаил, на санях которого везли нажитое его родным дядькой. За ним – еще одни сани, дальше Петуховы тянули коров, которые подняли рев, чувствуя беду. Колонну замыкал Лупиков, ведя холеных и ухоженных лошадей.

Толпа тихо зашумела:

– Что же с ними будет?

– В Сибирь повезут.

– Я слышала, что позволяют на семью брать лишь тридцать два килограмма груза. И что можно взять для жизни в один узелок?

– От людей в городе слышал, что семьи сажают в товарные вагоны и везут аж в Архангельскую область.

– А где это? Далеко?

– Где-то на севере.

– Там же холодно.

– Еще как! Живут бедняги в деревянных бараках.

– Разве ж там согреешься?

– То-то и оно! Болеют люди, мрут.

– Может, это все болтовня?

– Чистая правда! Слышал от умных людей, те не соврут.