Расколотое небо

— Надо сегодня же, завтра подробно разобраться с подготовкой каждого летчика, самолета, прицела, призвать на помощь комсомольцев, всю нашу молодежь.

Я прошу вас и в то же время обещаю, что командование полка окажет вам всяческую поддержку!

Расходились медленно, группами. Раздосадованный Пургин увел за собой командиров звеньев и инженера. Выставкин попросил остаться в ленкомнате членов партбюро. Горегляд, пригласив с собой Мажугу, вышел на улицу, под фонарь, закурил, обвел довольным взглядом усеянное яркими звездами темное небо. Погода, хоть и осень наступила, установилась хорошая: бабье лето — летай да летай. Летай, если бы не такие вот Мажуги. С ним, что с малым дитем, возятся, а он, сукин сын... Нет такого права, а то снял бы штаны да крапивой... Вот ведь человек — и глазом не моргнет. Наобещает — на словах хоть выспись, а назавтра — вновь за старое.

Пока полковник курил, Мажуга поправил фуражку, привел в порядок комбинезон, застегнул пуговицы. Как только командир бросил окурок в урну, приблизился к нему, опустил руки и в ожидании вопросов замер.

— Что вы опять натворили?

Мажуга путано и торопливо рассказал о пристрелке самолетов, о занятости тира, о капризах новых пушек. Горегляд слушал внимательно, не перебивал, но, когда Мажуга начал ловчить, взорвался и дал волю расходившимся нервам.

— Вы не выполнили приказа командира! Понимаете, о чем идет речь? Если не хватило времени или не было выделено достаточного количества спецаппаратуры, вы обязаны были немедленно доложить майору Чижкову! Так, я вас спрашиваю?

— Так, — согласился Мажуга.

— Поднимут эскадрилью по тровоге — и в бой... Тогда что вы скажете, если хоть один самолет не будет пристрелян? Молчите? Сказать нечего. А почему слова своего не сдержали? В комендатуре оказались... Почему, я вас спрашиваю?

Мажуга стоял с опущенной головой. Оправдываться не имело смысла — он уже не раз давал командиру обещания.

— Виноват, — выдавил он из себя. — Пригласили ребята, поехал в город...

— Вас, как телка, куда ведут, туда вы и идете! Плохо служите, Мажуга! Очень плохо! Посмотрите на себя — лицо желтое, помятое, руки дрожат. Вам же чуть больше тридцати, а выглядите хуже шестидесятилетнего. Не я ваш отец, а то задал бы вам трепку...

Горегляд заметил, что голос его стал слишком громким, и подумал: «Зря, наверное, ругаюсь — кожа у него толстая, голосом не пробьешь. А может, и не зря...»

Полковник смерил техника суровым взглядом, громко, чтобы и другие слышали, сказал:

— Судить вас будем! Судом офицерской чести...

2

Северин у тумбочки дневального задержался, снял с аппарата трубку и позвонил домой. Рая ответила тихим сонным голосом. Валерик едва заснул, ждал папу. И она ждет. Скоро ли придет домой? Ужинал ли? Северин, прикрыв трубку ладонью, отвернулся к стене и шепотом проговорил:

— Я сейчас приду. Мы выходим. Жди! — Положил трубку и мельком посмотрел на дневального: слышал ли тот? У дневального каменное лицо — не слышал; ну и хорошо. Вышел на улицу и остановился у порога. После яркого электрического света он не видел людей, а только слышал их голоса, среди которых выделялся командирский бас. Постепенно зрение вернулось к нему, и Северин различил Горегляда и стоявшего навытяжку Мажугу. Затем Мажуга вяло повернулся и зашагал в темноту. Замполит приблизился.

— Чем закончился разговор с Мажугой, Степан Тарасович?

— Все тем же... Расплакался, прощения просил. Обещаний целый короб надавал, веры ему нет.

— Какое же вы приняли решение?

— «Решение, решение»!.. — все больше раздражался полковник.

— Из дивизии звонили, — вмешался Выставкин.

— Они что предлагают? — спросил Северин.

— Повременить, говорят, надо. Конец года, предварительные итоги уже доложены, а вы с этим судом чести.

— Звонок — звонком, Степан Тарасович, а отвечать за боеготовность и дисциплину руководству полка в первую голову.

Из темноты вынырнул газик и, заскрипев тормозами, остановился. Горегляд направился к автомобилю, но услышал голос замполита:

— Может, пройдемся, Степан Тарасович, пешочком?

Погода преотличная, да и врачи утверждают, что надо больше ходить.

— Согласен. — Он приказал шоферу ехать в гараж. Прикурив очередную сигарету, подошел к Северину. Тот, запрокинув голову, рассматривал звезды. — Что ты, Юрий Михайлович, там увидел?

— Гляжу на звезды и удивляюсь масштабности Вселенной. Человек вроде бы песчинка во всем мироздании, и в то же время от него многое зависит.

— О чем это ты?

— О нашей повседневности. Один трудится в поте лица, другой — вполсилы, третий — в четверть... А за всем этим — интересы эскадрильи, полка. Не удалось нам пока поднять уровень ответственности. Чтобы каждый чувствовал себя за все в ответе.

— Сложновато... — мотнул головой Горегляд.

— И еще. От уровня сознательности зависит самокритичность.

— Это ты о выступлении Выдрина?

— Не только. Самодовольство и бахвальство некоторых одолевают. А надо, чтобы люди постоянно испытывали неудовлетворенность.

— Ты предлагаешь видеть только недостатки?