Расколотое небо

Десятиминутка окончилась, офицеры разошлись. Горегляд подошел к окну, распахнул створки. В комнату хлынула утренняя, с запахом свежей хвои прохлада. Светлело на востоке небо. Из леса доносился нестройный птичий гомон. «Когда же поспать? — подумал Горегляд. — Четвертый час, а в восемь надо быть в штабе», Он устало прикрыл глаза и тут же ощутил, как на плечо легла чья-то рука.

— Идем, командир, — услышал Горегляд голос замполита Северина, повернулся и согласно кивнул головой.

Они вышли на улицу и, поеживаясь от холода, направились в сторону жилого городка. Каждый из них снова мысленно возвращался к тем тревожным минутам, когда Васеев сажал горящую машину, и оба радовались тому, что полет закончился благополучно.

Горегляд шел и думал о Васееве и о Лешке. Один оказался в трудном положении по не зависящим от него причинам, другой создал трудное положение сам. Любовь — это хорошо, что говорить, да только при чем тут любовь? Хвастовство, ухарство — вот что значит цветы с самолета. Надо же было сообразить, додуматься! Это ведь тебе не тихоходный У-2, где скорость как на «Москвиче». Любит, чертов сын, а ни за что мог погибнуть и машину погубить... Хотя парень, конечно, не трус, летчик из него получится. И на том, как говорится, спасибо...

3

Юрий Михайлович Северин шел и поглядывал в сторону окаймленного речушкой соснового бора, откуда тянуло сыростью и прохладой — над небольшой поймой набухшими пластами висел серый туман. Точь-в-точь как когда-то над светлой и чистой Москвой-рекой. В детстве ранними росными утрами он часто ходил с отцом ставить переметы через Москву-реку. Жили в селе на высоком берегу возле Можженки, которая одним концом упиралась в наряженный куполами церквей и соборов Звенигород, а другим — в соседнее село. Отец сына не баловал, с детства приучил к труду, брал с собой в ночное, в восемь лет посадил на смирную объезженную лошадь. Юрка кричал от страха, вырывался, но отец был неумолим. На следующий день он сам попросился на конюшню и не слезал с лошади до вечера, пока отец не закончил пахоту. Потом смотрел, как отец скребницей старательно «причесывал» покрытый испариной круп и ввалившиеся бока лошади, как поил из ведра. Лошадь довольно фыркала и стригла ушами, беззвучно шевелила мягкими губами. Отец достал из сумки кусок хлеба, дал сыну: смелее! У лошади фиолетово блеснули большие круглые глаза, будто всматривалась в незнакомого маленького человечка, потом она доверчиво вытянула шею и взяла хлеб влажными теплыми губами.

С того вечера лучшими Юркиными друзьями стали кони.

Но затем приехал в село дядя и увез Юрку на аэродром в Кубинку, где жил со своей семьей. То, что он увидел на стоянках, ошеломило Юрку — больше ни о чем, кроме авиации, он и думать не хотел. Дядя Коля сажал его в кабину истребителя И-16, который летчики в шутку называли «ишаком», рассказывал, как им управлять, поднимал на парашютную вышку. Юрка с замиранием сердца смотрел, как бесстрашно бросали летчики к земле свои тупорылые «ишачки», вели стрельбу по прицепленному к буксировщику полотняному конусу.

Война для Юры Северина началась спустя неделю после того, как о ней объявили по радио. Сначала дядя привез на эмке свою семью — он улетал на фронт, потом провожали отца. Шли лугом, вдоль берега Москвы-реки; в голубом небе голосисто заливались жаворонки; из густой, выбросившей колос ржи кричали перепела. Юрке запомнилась эта тревожная тишина — люди шли молча, изредка тихо переговариваясь между собой, и оттого в предвечернем небе так явственно слышались звонкие птичьи голоса. Он ждал выстрелов, разрывов бомб, грохота танков — такой войну показывали в кино. А тут — тихо, только тяжелые вздохи людей да шарканье ног о выбитую среди густого разнотравья узкую тропку.

Однажды поздним вечером все село выскочило на улицу. Над головами вспыхивали бутоны разрывов, из лесу доносился грохот недавно установленных там батарей зенитных пушек, лучи прожекторов, словно огромные мечи, полосовали усеянное звездами темное июльское небо — воздушные армады врага рвались к Москве.

С тех пор каждый вечер, с немецкой пунктуальностью «юнкерсы» и «хейнкели» на большой высоте шли над селом в сторону Кунцева.

Спустя год с небольшим Юрка пережил самое тяжелое потрясение в своей жизни — смерть отца. Красноармейца Северина привезли в московский госпиталь с тяжелым ранением брюшной полости. Несколько суток Юрка с матерью не отходил от его постели. Юрку поразил взгляд отца — тусклый, полный отчаяния и безнадежности. Слабеющей рукой отец доставал из тумбочки сбереженные им кусочки сахара и совал их в ладони сына.

Искрой надежды мелькнуло появление дяди Коли, прилетевшего в Москву для перегонки самолетов под Сталинград. Он вихрем ворвался в палату в темно-синей с голубым кантом пилотке, в кожаном реглане, с летным планшетом и кульками яблок, печенья и конфет. Долго говорил с отцом, затем куда-то исчез. Появился через полчаса.