Расколотое небо

— Мы еще не раз столкнемся с мудростью моего друга, — засмеялся Кочкин, — поэтому, дорогие женщины, приберегите часть своих восторгов на будущее.

— Есть предложение потанцевать, — предложил Муромян.

Мужчины осторожно отодвинули стол к стене — образовалась маленькая площадка, на которой могли уместиться лишь две-три пары.

— Опробуем новую радиолу! — Николай поставил пластинку. После короткого вступления послышался знакомый голос: «А где мне взять такую песню и о любви, и о судьбе? Но чтоб никто не догадался, что эта песня о тебе…»

Диск вращался медленно, так же медленно разливалась по комнате песня. Николай какое-то время стоял, не шелохнувшись, но, когда Анатолий и Шурочка вышли на пятачок, поспешил к Лиде.

Лида стояла в стороне, о чем-то разговаривала с Леной Муромян. Увидела Николая, протянувшего руки, радостно шагнула навстречу. Он держал ее бережно, едва касаясь. Танцевал медленно, почти не двигаясь; ему хотелось просто стоять рядом с Лидой и слышать ее дыхание, чувствовать в своей ладони ее руку.

Диск остановился. Николай хотел было поставить пластинку еще раз, но в дверь постучали, и на пороге показался Геннадий. Он был в черном костюме и в рубашке стального цвета. Раскланявшись, вручил Шурочке букет ярко-красных роз, поцеловал в щеку.

— Давайте — и воздастся вам! — пошутил Николай. — Лида, ты на всякий, случай бдительности не теряй! А ты, старик, не забывай древнего мудреца: «Мужчина прощает и забывает, женщина только прощает».

— Умная женщина не будет долго сердиться, Кочка, — ответил Геннадий, проходя к столу.

— Мне бы хотелось предложить тост вот за что. Здесь, в родном полку, мы стали летчиками. Здесь, на земле и в воздухе, мы обрели настоящих друзей. Здесь мы мужали, закаляли волю, вырабатывали характер. За родной гвардейский полк! За дружбу! — Геннадий поднял бокал с шампанским, чокнулся и выпил. Поманил к себе Николая. Тот подошел и наклонил голову. — Радуйся! Только что пришло разрешение отправить тебя на медицинскую комиссию в Москву.

Николай резко выпрямился, ошалело поглядел на Геннадия, обнял его:

— Ну, старик, за такую новость…

— Перестань. Спиртному конец. Понял?

— За всю осень — два бокала сухого вина.

— Ну и молодец! Давай веди вечер — тебя ждут!

Николай выпрямился, обвел всех взглядом, полным радости, и громко произнес:

— Прошу наполнить бокалы. Были тосты за именинницу, за ее друзей. Теперь предлагается авиационный тост. — И, дождавшись тишины, запел на знакомый мотив:

Давайте выпьем мы горилки
За то, чтоб век наш устранил
Все катастрофы, предпосылки,
Да чтоб порядок в небе был,
Да чтоб никто не заикался
Об аварийности и зле
И чтобы каждый взлет кончался
Посадкой мягкой на земле!

Все засмеялись, зааплодировали. Николай снял со стены гитару:

— Слова известного поэта, музыка собственная! Поем все!

Николай начал тихо, едва перебирая струны:

Мне бы успокоиться, молча посидеть,
Мне бы в чисто полюшко долго поглядеть,
Затаив дыхание посреди веков
Последить за таяньем белых облаков.

Подпевали только Геннадий и Анатолий: они стояли рядом с Кочкиным, остальные, видимо, не знали слов.

Самым тихим голосом мне бы не спугнуть
Сонный шепот колоса, что решил вздремнуть.
Мне бы вспомнить пройденный путь, что невелик.
Снова в слове «Родина» услыхать родник.
А в безмолвном пении малых родников
Услыхать кипение будущих веков.
Вот и чисто полюшко — ясный синий цвет.
Мне бы успокоиться, да без неба — нет.

…В окнах потемнело — на гарнизон опустился вечер. Все отправились в офицерский клуб. Тополиная аллея была полна людей: одни спешили на осенний бал, другие на прогулку, третьи возвращались со службы.

Шурочка шла об руку со Сторожевым. Прохожие посматривали на нее и будто не узнавали. Ее румяное лицо было чистым и ясным, плавные линии платья подчеркивали статную женственную фигуру. Что-то новое появилось во взгляде: в нем плескалась радость.

* * *

Спустя два дня провожали Кочкина. Николай выглядел, как всегда, бодрым и веселым, шутил, вызывая взрывы смеха.

— Ну Кочка, возвращайся побыстрее с одним диагнозом: здоров!

— Постараюсь, старик! А вы готовьте спарку — год неба не нюхал! По ручке ух как соскучился!

— Приготовим, не сомневайся.

— Ох, братцы, и летать хочется! Никогда в жизни так не тянуло в кабину! Нет, наверное, горшего наказания, чем лишить летчика неба. Первая любовь! А первая любовь не ржавеет.

Лида стояла молча, прислушиваясь к разговору. Когда он заговорил о небе, подошла поближе, тихо проговорила: