Расколотые небеса

— Вы тут разбирайтесь, — сунул в руки даже не заметившему этого академику видеокамеру Александр. — А я пошел. Мы свое дело сделали — дальше ваша очередь…

И пустился догонять вахмистра Лежнева, который, пошатываясь, удалялся в сторону первого КПП.

— Стой, чудило! — схватил он его за плечо и развернул к себе. — Что там было-то? Кто хоть эти чужие? Ты разглядел?

— Не знаю я ничего! — задергался бледный в синеву десантник, пытаясь сбросить держащую его руку. — Ничего не знаю! Не добрался я до него! Нескольких метров не хватило, а там эти полезли… Не разглядел я ничего! Темно было!

Воспаленные глаза вахмистра, обведенные темными, будто полновесные синяки кругами, лихорадочно бегали, мокрые волосы прилипли к покрытому испариной лбу, губы дрожали. Парень был явно не в себе, и, вспомнив, что тому тоже изрядно досталось, в том числе и от его руки, командир выпустил жесткое бронированное плечо солдата. А тот сразу же повернулся и чуть ли не бегом устремился прочь.

«Все, — подумал Бежецкий, глядя ему вслед. — Спекся десантник…»

Он как в воду тогда глядел. Даже раненый Алинских вернулся из госпиталя, а Решетов рвался назад изо всех сил, но вахмистр Лежнев оказался единственным в группе, кто подал рапорт о переводе его в прежнюю часть. Не изменило его решения даже то, что все участники «Ледового десанта» были награждены Георгиевскими крестами (сбылась мечта Рагузова стать полным Георгиевским кавалером), а командир и павший в бою мичман Грауберг — орденами Святого Владимира.

Так и покинул Лежнев товарищей.

Трусом он не был, поскольку ушел не на сытные тыловые хлеба, а возвратился в родную пластунскую роту, кочующую по самым горячим рубежам Империи, где риска было не в пример больше, чем в том же десанте. Связи с товарищами он не поддерживал, а год спустя Маргарита, вызвав ротмистра Воинова к себе, в свойственной ей суховато-иронической манере, здесь, правда, совершенно неуместной, поведала, что Лежнев погиб в Южной Африке, а незадолго до гибели был произведен за боевые заслуги в чин хорунжего. ^[32]

Но сам Александр никак не мог забыть последнего своего разговора с вахмистром.

Десантники должны были возвращаться обратно на базу, поскольку до особого решения руководства все попытки проникновения в «Ледяной мир» были запрещены, «ворота» заблокированы бетонными плитами, заминированы, а прямо напротив них спешно возведен дот, постоянно державший проход в Иномирье на прицеле крупнокалиберных пулеметов и огнеметов.

Федоров выздоровел, и командование группой вновь перешло к нему. Тепло простившись с бойцами, экс-командир прошел в барак, переоборудованный под казарму, и увидел там одиноко сидящего на койке Лежнева, со ставшим в последнее время привычным, задумчиво-тоскливым выражением на лице, глядящего в окно.

— Собрал вещи, вахмистр? — спросил его Бежецкий. — Ваши все уже готовы.

— Собрал, ваше благородие…

— Ну, давай тогда прощаться.

Вахмистр неожиданно криво усмехнулся:

— А ведь я тогда дополз до того убитого, ваше благородие.

— Что? — не понял сразу Александр. — До какого убитого?

— Да там, — неопределенно махнул рукой Лежнев. — До того… которого Степурко из Решетовского «Василиска» завалил.

— Ну и что там было? — спросил Бежецкий, думая про себя: «Совсем с катушек съехал вахмистр — два сотрясения подряд, это не шутка!» — Черт с рогами? Не тяни — говори.

Камера на шлеме Лежнева оказалась поврежденной — не то от пулевых попаданий, не то от удара, поэтому проверить его слова было нельзя. А не верить — не имело смысла.

— Что? Да ничего особенного. — Улыбка вахмистра застыла, превратившись в оскал. — Лежал жмурик ничком, мордой в снег. Между лопаток, — он расставил руки на полметра, — вот такая дыра! И даже не парил уже — застыла кровушка на морозе. Ну, я его перевернул, по карманам пошарил — ничего. Ну, патроны там, все такое… Доспех я ему расстегнул…

— Он что, в доспехах был? — не понял Александр. — Как рыцарь?

— Да что вы, ваше благородие! Какой там рыцарь! Точь-в-точь как наши доспехи у него были. Те же наплечники, та же кираса, тот же шлем…

— Постой-постой! Ты хочешь сказать…

— Я шлем-то ему открыл, — продолжал Лежнев, не слушая, кажется, даже не заметив вопроса. — Думал: взгляну хоть, что за морда у супостата этого. Похож на нас или нет. А там…

Он надолго замолчал, снова уставившись в окно.

— В общем, полз я назад, как на крыльях летел, и все загадывал: если до казармы донесу, да утром снова увижу — значит, правда, не поблазнилось. А коли пусто будет — то сон это, ерунда. Галлюцинация по-ученому.

— Что увидишь? Что пусто? — не выдержал Бежецкий.

— А вот это. — Вахмистр нагнул голову и снял с шеи стальную цепочку с прикрепленным к ней «смертным медальоном».

Александр повертел в руках дюралевую овальную пластинку с личным номером, перечеркнутую поперек пунктиром мелких сквозных отверстий, по которым следовало разломить бирку в случае гибели владельца на поле боя: одну половину похоронить вместе с ним, а вторую — доставить в штаб. Медальон был, естественно, цел, поскольку его обладатель сидел перед ним живой и здоровый. По крайней мере — физически.