Расколотые небеса

Выйдя во двор, я едва не споткнулся, застыл на месте, не в силах сделать и шаг. Голоса смолкли, тысячи лиц обернулись ко мне, тысячи глаз уставились на крыльцо. Мёртвая, потусторонняя тишина упала на площадь, будто в стылой могиле схоронила все звуки. Дышать стало трудно, сердце ускорило ритмы, а в горле першило, словно от жажды.

За толпой был помост. Там на скорую руку сколотили несколько балок, превращая их в виселицу. Десяток провинившихся стражников сидели на лошадях, их руки связали за спинами, а на шеи натянули удавки. Люди подготовились к встрече с торреком, желали услышать вердикт, да только на деле давно всё решили.

Долго я так стоял, долго не мог решиться ступить на брусчатку, но вот время пришло. Люди разошлись, образовался живой коридор. Ноги слушаться не хотели, подрагивали в коленях, едва не уронили меня на мостовую. Тело ослабло, руки тряслись, каждый шаг отдавался волненьем. Разум понемногу проваливался в омут безумия. Осознание казни меня сводило с ума. Да, я убивал — мне уже приходилось проливать кровь. Но то была страшная схватка. Не на жизнь — на смерть. Не я пришёл тогда в академию, не я угрожал смертью друзьям. Я там защищался. Имел на то право, а здесь…

А здесь всё не так. Здесь я осознанно надеваю капюшон палача. Кто мне дал на то право? Кем я себя возомнил? Пророком? Мессией? Жалкий трус, неспособный бросить вызов диким устоям — вот кто я. Люди жаждут смерти предателей, винить их в том глупо. Их мир жесток, малоразвит, им к зверствам не привыкать, но разве мне такое вершить?

Проходя сквозь толпу, я видел улыбки на лицах, восторг, предвкушение. Люди насмехались над смертниками, похлопывали в ладоши, некоторые даже подбадривали меня, выкрикивали пафосные возгласы о грядущем возмездии, о чести и справедливости. Как же тошно мне было на это смотреть, как мерзко шагать среди них и как страшно бросать взгляды за спины толпы. Туда, где застыли мои жертвы, туда, где до поры притаилась сама смерть. Сколько тревоги таили в себе глаза приговорённых. Сколько печали и обречённой тоски лучилось в их взорах. Сколько безнадёжной мольбы о пощаде и пустого раскаянья. Смотреть на них я не мог, остаток пути прошёл молча, вперив под ноги взор.

У эшафота я вздрогнул, остановился и обернулся к толпе. Глаза сами зацепились за Тири. Девица стояла на крыльце, у той самой двери, откуда я вышел. Глаза её блестели на солнце, ладошки закрывали половину лица. Больше всего на свете я боялся, что она не поймёт… что она меня не простит.

Там же стояли ребята. Курсанты опустили глаза, понурили головы, будто стыдились чего, будто боялись. На капитане не было лица. Бернис с Борисом продвигались ко мне. Наёмник остановился в десятке шагов, а граф подошёл к самому помосту.

Я медленно достал и поднял над головой меч. Люди ждали моего слова, хотели пламенной речи, но говорить я был не в силах. Клинок поймал отблески света, разбросал их по стенам, уже готов был обрушиться на верёвку, уже готов был излиться ликованьем толпы, но тут меня вдруг окликнул плачущий голос:

— С-сир… пощадите… прошу, сир… не губите… молю!..

Это был удар ниже пояса. Тот голос выбил почву у меня из-под ног. Клинок повис у груди, воздух потяжелел, стал душным и спёртым, голова закружилась.

«Я не смогу» — думал я, опуская клинок, — «это выше моих сил».

Дальше я застыл в ужасе, увидев нечто зловещее… такое, что взбудоражило меня не хуже старых кошмаров. Толпа прожигала помост бешенными взглядами. Люди меня ненавидели, ещё мгновенье назад восхищались, а теперь мечтали разорвать, напоить жадные сердца чужой болью. Толпа — страшная сила. Там больше не было людей, не было разумных существ — только скопище монстров. Неразумная биомасса, что поглотила интеллект всех своих звеньев, прожевала их разум. Необратимая стихия, что снесёт на пути все бастионы, разрушит преграды. Нет ничего страшнее толпы, что учуяла запах крови и не смогла насладиться её вкусом.

Взгляд Берниса говорил вместо слов. Выбора не было. Руки графа судорожно скользили по рукояти меча. Он был готов за меня умереть, сражаться сразу со всеми, защищая глупого пришельца от всех стражников разом. Я был очень благодарен графу за верность и не смел его подвести.

Клинок снова поднялся, снова блеснул и упал на верёвку, разрушая помост. Лошадей под приговорёнными тут же пришпорили. Скакуны рванули вперёд, оставляя седоков висеть на удавках.

Тела смертников били судороги. Протяжный хрип летел над двором. Глаза лезли наружу, лица припухли, краснели, синели… Несколько минут тянулся тот ужас, долгих несколько минут я стоял и смотрел за неспешной поступью смерти, пока последний каторжник не затих, подкатив глаза к небу.