Расколотый берег

— У меня отбивные есть, — сказал Кэшин. — Пойдет?

— Пойдет. Тут соседка приходила, что-то для тебя оставила. Завернула прямо как подарок.

— Вовремя, — ответил Кэшин, — давно мне подарков не дарили.

— Жизнь и так подарок, — заметил Ребб. — Каждая минута, каждый час и каждый день.

* * *

Было уже за полдень, когда Кэшин вывел собак на прогулку. Они тут же, рядом с домом, подняли зайца, — без собак те совсем осмелели. Потом, на лугу, они набрели на целую стаю. Собаки набегались так, что от усталости, вывалив языки, не закрывали пасти.

Достигнув ручья, собаки вошли в воду по холку, постояли, почесываясь, насторожились. Кэшин тоже вошел в воду по колено, в ботинках захлюпало. Он, не обращая на это внимания, направился вверх по склону, раздумывая о том, как поступить. Но не успел он ничего придумать, как увидел Хелен, спускавшуюся по склону со своей стороны.

Они встретились возле углового столбика со стороны Ребба, поздоровались. Она, казалось, похудела и выглядела даже лучше, чем он помнил.

— Устали, — сказала она, имея в виду собак. — Что ты с ними сделал?

Он сглотнул и ответил:

— Не в форме. Разжирели, бегать тяжело стало. Ничего, я их быстро в чувство приведу.

— Как ты, Джо?

— Я-то? Да ничего. Так, царапина. А потом, я ведь стойкий и никогда не жалуюсь.

Хелен покачала головой:

— Я хотела навестить тебя, но подумала… да нет, не знаю, что я подумала. Или нет, я подумала, что у тебя сейчас родные, друзья из полиции…

Собаки поднялись. Разговор был им неинтересен, хотелось поразмяться.

— Догадливая… Так и было, днем и ночью дежурили посменно — то родные, то полиция.

— Язва ты! Видел по телевизору Бобби Уолша?

— Нет.

— Он сказал, что вы с Давом заслужили медали.

— За что? За глупость? Так за нее вроде не дают.

Хелен покачала головой:

— А про курорт знаешь?

— Нет.

— Эрика Бургойн решила не продавать Файфу лагерь «Товарищей». Она передает его государству, там сделают что-то вроде заповедника. Значит, доступа к устью не будет и весь проект рухнет.

Кэшин слушал ее и вспоминал откинутое кресло в зале штаб-квартиры «Товарищей», Эрику в ее офисе, следы слез на кремовой шелковой блузке, рыдания.

— Вот и отлично, — сказал он. — Теперь можно будет сосредоточиться на выборах.

— Надеюсь, голос одного полицейского у меня уже есть.

— Смотря что еще выяснится в дальнейшем. Но ведь нам, полицейским, о политике разговаривать нельзя.

— А пить можно?

— У меня печень почти как новая. Столько недель отдыхала…

Они переглянулись, он помолчал, посмотрел на темную долину ручья, на верхушки деревьев на холме и сказал:

— Давно хочу спросить… Когда умер твой отец?

— В восемьдесят восьмом. Не вписался в поворот на дороге, через год после того, как мы закончили школу. А зачем тебе?

— Так… Он подписывал свидетельство о смерти жены Бургойна.

— Он их сотнями подписывал…

— Да.

— Ну что? Зайдем ко мне, выпьем? Я тебя даже покормлю.

— Опять готовыми пирожками?

— Кстати, в прошлый раз мы до них так и не добрались.

— Собак сначала покормлю, — ответил он, — и сразу же приду.

— Смотри, в засаду не попади.

— В засаду… Редкое слово.

— Над тобой работать и работать, — заметила она. — Знаешь, существует еще много редких слов.

Он поднялся, почувствовал, как ноги стали точно деревянные, свистом подозвал собак и оглянулся. Хелен стояла и смотрела на него.

— Домой иди! — крикнул он ей. — Домой иди, пирожки разогревай!

Он проснулся, лежа на боку. Над створками жалюзи брезжил серый свет. Рядом с собой он чувствовал ее тепло, а потом она повернулась, ее дыхание коснулось его спины, между лопатками, до спины дотронулись ее губы, она прижалась к нему и поцеловала. Мир распахнулся, начался новый день, и он почувствовал, что прощен и снова живет.

* * *

— Джо…

— Что?

— Это Кэрол Гериг. Не разбудила?

— Нет.

— Джо, это ерунда, конечно, но вот вчера выпила, и мне вспомнилась одна вещь.

— Что такое?

— В мусорном баке были обертки от шоколада. Дважды.

— Ну и что же?

— Так он не ел шоколада, — пояснила Кэрол. — Никогда в доме сладкого не держал и даже в чай сахар не клал.

— Значит, вы видели обертки от шоколада в кухне?

— Да не в кухне. В баке, на улице. Я заметила, когда мусор выбрасывала. «Марс» там и прочая ерунда.

— Может, кто-нибудь гостил?

— Нет, в те дни нет.

— Два раза, говорите?

— Ну, я запомнила два. Неинтересно, да?

Появился Ребб, он возвращался с дойки коров Дэна, по бокам его, как два телохранителя, трусили собаки, готовые защитить хозяина от любой опасности.

— Да что вы! — возразил он. — А когда это было, не припоминаете?

— Раз, помню, было после дня рождения Кирсти… так, день. Понедельник, двадцать третьего июля восемьдесят восьмого года. Точно. Да-да.

23.07.88.

— Любопытно, — сказал Кэшин. — А второй раз когда? Месяц, год. Лето, зима…

— Надо подумать.

Они попрощались, а он стоял и вспоминал девять глиняных ваз работы Бургойна, которые этот перфекционист счел достойными сохранения. На одной из них стояло число: 11.06.88.

Это что, дата изготовления? А можно перевернуть только что вылепленную вазу такого размера и нацарапать на ней дату? Или это делается позже?