Расколотый разум

Верните нам ночь. Марш против рака груди. Забег против мышечной дистрофии.

Книги – мы обе были англофилками и знали наизусть Диккенса и Троллопа. И путешествия. Множество мест, куда мы ездили с Джеймсом, и любопытство Аманды, хоть сама она и была жуткой домоседкой, чего я никогда не понимала. А Марк сидел и слушал.

Кое-что важное произошло в один из таких вечеров. Мы с Джеймсом только что вернулись из Санкт-Петербурга, где купили икону Богоматери Троеручицы пятнадцатого века. Она была возмутительно дорогой.

Я увидела ее в галерее на Галерной улице и влюбилась. Джеймс сопротивлялся, а в последнее утро исчез на полчаса и вернулся со свертком коричневой бумаги, который он протянул мне одновременно с удовольствием и раздражением.

Я держала ее на коленях весь обратный перелет, не доверяя ни чемодану, ни верхней багажной полке. И вот я осторожно развернула ее, чтобы показать Аманде. Примерно восьми дюймов высотой, на ней была изображена Богоматерь, держащая младенца Иисуса правой рукой. Левая была прижата к груди, будто бы в попытке сдержать радость.

Внизу иконы была видна третья рука. Изувеченная кисть Иоанна Дамаскина. Как гласила легенда, Дева Мария чудесным образом прирастила ее к телу. Теперь она была у ног Богоматери как доказательство ее исцеляющей силы.

Аманда молча держала икону минут пять, сосредоточенная, будто бы она объясняла тему трудному ученику или готовила речь для серьезного школьного собрания. Наконец она заговорила:

– Никогда не разделяла твоей страсти к иконам, но эта – особая. Эта тронула меня, не могу объяснить почему.

А потом она сказала:

– Я хочу ее. – Ее голос звучал мягко, но настойчиво. – Ты мне ее отдашь?

Марк, разлегшийся на ступенях, выпрямился. Я могла только смотреть. Повисла долгая тишина, пока не раздался гудок на станции Фуллертон, отчего мы с Марком подскочили. Аманда не шевельнулась.

– Ну? – спросила она. – Я не буду спрашивать, могу ли я купить ее, потому что знаю, что не могу себе этого позволить. Поэтому думаю, что ты мне ее отдашь. Да. Думаю, да.

Я встала, подошла к ней и отняла у нее икону, приложив немалые усилия, потому что она крепко ее держала.

– Почему сейчас? Почему именно ее? Ты никогда ничего не просила. Никогда.

– А ты всегда была так щедра ко мне. Привозила мне подарки из своих поездок. Милые вещицы. Самые красивые вещи, которые у меня есть, подарила мне ты. Надеюсь, ты не обидишься, если я скажу, что они для меня ничего не значили. Ничегошеньки. Такие вещи никогда меня не трогали. Но эта. Тут другое.

Марк удивил нас обеих, когда кашлянул и сказал:

– Но мама любит эту вещь, для нее это не просто сувенир. – Он открыл рот, будто бы хотел добавить что-то еще, но покраснел и промолчал.

– Я понимаю. И это одна из тех причин, по которой я так сильно хочу эту икону. Не единственная. Но главная.

– Нет, – сказала я. Прозвучало это сильнее и громче, чем мне хотелось. – Все остальное, все, что захочешь, я буду рада отдать тебе. Дело не в деньгах.

– Нет, этого не будет, – ответила она, и в голосе ее зазвучало предостережение. Марк очень внимательно наблюдал за происходящим.

– Нет, – резко отказала я, заворачивая икону в бумагу и кладя ее обратно в коробку. – Нет, нет и еще раз нет. На этот раз ты зашла слишком далеко.

Я спустилась с крыльца, и прошло немало недель, пока я не успокоилась настолько, чтобы заговорить с ней снова. Немало одиноких недель. А потом, в один пятничный вечер, она постучала в мою дверь. Наше место встречи. Я взяла плащ и пошла за ней. Вот и все. Она попросила (это показалось мне довольно унизительным) – я отказала. Больше и добавить нечего.

И все же у этой истории было странное продолжение. Марк поступил осенью в Северо-Западный, как и собирался. И его спальня была в двадцати минутах от дома, поэтому такого торжественного прощания, как с Фионой четыре года спустя, не было.

Но для него это было болезненно. За несколько дней до отъезда он стал необычайно требователен. Мне нужна подушка под спину на диван. У моего соседа нет телевизора, мы должны купить. И даже: испеки мне печенье.

Это было довольно жаркое время на работе, и я быстро положила конец всем запросам. И тем не менее давление нарастало. До того утра, пока мы не подбросили его до Эванстона, высадив у дверей кампуса, тогда я и поняла, что икона пропала. Пустое место на почетной стене коридора.

Я тут же позвонила Марку, но он не отвечал. Я оставила сообщение и ходила из комнаты в комнату, от телефона, с которого я звонила Джеймсу, до переднего окна, откуда я звонила Марку.

Я ни на секунду не задумалась, что это может быть кто-то другой. Я часто заставала Марка перед ней, озадаченного. Он протягивал руку, будто бы хотел коснуться лица Мадонны. Когда раздался дверной звонок, я подпрыгнула. За дверью стояла Аманда, прижимая икону к груди.

– Смотри, что я нашла вчера утром у себя на крыльце, – сказала она и протянула мне икону.

Я взяла ее. Мои руки тряслись. Я поняла, что не могу вымолвить ни слова.

– Вчера утром? – наконец смогла выдавить я. – А почему ты так долго несла ее сюда?