Я много думала о детях. Они были так близки. Марк был настолько старше Фионы, что казалось, он ее оттолкнет, ему будет с ней скучно. Но он никогда так не поступал. И все же они рассорились. Марк иногда так ведет себя. Злится, придирается к каждому слову, отрекается от людей. А потом, через полгода-год, возвращается как ни в чем не бывало, прося прощения.
Сначала она была слишком маленькой, чтобы общаться наравне с его друзьями. Я видела, как она вздыхала то по одному, то по другому из них, но не придавала этому значения. Она была слишком худосочной, неуклюжей, слишком, черт побери, умной, чтобы интересоваться звездами футбола и героями баскетбола, которые тогда были в фаворе у дружков Марка. Но был среди них один; Фионе тогда было лет четырнадцать. У нее больше не было детского обаяния, а приятные девичьи черты еще не развились. Она была замкнутой и скрытной.
Но этот мальчик – этот юноша – однокурсник Марка, его сосед по комнате из Северо-Западного, разглядел в ней девушку. Я всегда была начеку, когда дело касалось хищников, но Эрик проскочил мимо моих радаров. Слишком болезненный, слишком робкий, совсем не очаровательный и не заносчивый, а именно это казалось мне тогда обязательной чертой успешного соблазнителя.
Я не знаю, что произошло между ними. Фиона мне не сказала. Он разбил ей сердце? Заразил чем-то? Она сделала аборт? Все из этого могло случиться, но мне кажется, что там случилось что-то не столь драматичное. Одно время я думала, она просто помогала ему с курсом статистики. И Аманда тоже так думала. Ей казалось, что девочка жалеет парня из-за его замкнутости. Никому и в голову не пришло, что ей от него что-то может быть нужно. О Фионе просто невозможно было думать в таком ключе.
Я положила этому конец однажды вечером, когда застала их: они сидели на переднем крыльце. Я не следила за ними, даже не думала о них, просто открыла дверь, а они были там. У него был обиженный взгляд, из тех, что парни любят использовать, он будто говорит: «Ты меня совсем не любишь». Не из тех, что может подействовать на Фиону, как я думала. А потом я увидела ее выражение лица. Не любовь. Нет. Кое-что похуже. Нечто вроде отчаянной обязательности. Извращенное смирение с тяжкой ношей.
Я изо всех сил старалась сдержаться и не пнуть его по костлявой заднице. Я и сейчас отчетливо помню его обиженно ссутуленные плечи, то, как он облокачивался на Фиону, желая, чтобы она отдала ему часть своей силы. Она обернулась, поняла, что именно я увидела, и тело ее, казалось, стало легким как пушинка, когда я покачала головой. Нет.
Позже вечером она в слезах обвиняла меня в том, что я разрушила ее жизнь. Так мы с удовольствием разыграли этот особый вид игры «дочки-матери», одурачив и Джеймса, и Марка. Но мы знали, что произошло на самом деле. Своевременное спасение, встреченное с благодарностью.
Я нашла письмо рядом с утренней порцией таблеток и стаканом сока. На нем было мое имя, а адреса не было. Марки тоже. Два листа нелинованной бумаги, мелкий неразборчивый почерк. Я пробежала по нему взглядом, а потом перечитала.