Раскрась сам (ЛП)

Как описать Бетховена тому, кто слышал только песенку про Маленькую Звездочку?

Невелика проблема, но Стив также был невероятно эмоциональным человеком с насажденным Депрессией и Второй Мировой стоицизмом. А еще он был непокорный, своенравный, настырный и все другие синонимы для слова «упрямый», какие можно придумать. Если в дело вступали эмоции, большая часть рассудка Стива выходила в окно в пользу решения той проблемы, которую он видел перед собой в данный момент.

Когда речь заходила о Джеймсе Бьюкенене Барнсе, у Стива Роджерса появлялось много эмоций.

Постоянный рефрен «Спаси Баки, Спаси Баки, Спаси Баки» в голове Стива пару раз загонял их в тупик, и постепенно Сэм начал спрашивать Стива, можно ли проверить его наработки.

Стив раскладывал перед Сэмом детали и объяснял, как пришел к тому или иному выводу, чтобы Сэм мог сравнить это с собственными размышлениями. Сэм был умным. Первый в своей группе со средней школы, то же самое в колледже и в армии – что нелегко, когда общество постоянно играет против тебя.

Он дважды воевал в Ираке.

Дай ему карту – и он мог следовать ей, не нуждаясь в объяснениях, чтобы понять прыжки логики Стива.

- Вот дерьмо, – сказал Сэм.

- Какое дерьмо? – Тони схватил бумаги и поднес к носу, будто бы это могло помочь ему их прочесть. – Не вижу большего дерьма, чем уже есть. На что вы так смотрите? ГИДРа плохая. ГИДРа гады.

- Баки думает, что мы его новые кураторы, – без выражения сказал Стив. – Вот почему он не сопротивляется.

Тони перевел взгляд с бумаг на кадры, вновь проигрывающиеся на стене.

- Ой, – сказал он. – Вот дерьмо.

ПРИМЕЧАНИЯ: СНР - Стратегический Научный Резерв. Секретное научное агентство, занимавшееся исследованиями и разработками во время Второй мировой войны. После создания ЩИТа было включено в его состав и стало его научным подразделением.

Глава 5

Надежда - из пернатых,

Она в душе живет

И песенку свою без слов

Без устали поет

Эмили Дикинсон

Надо было что-то менять.

Мешочек с мишками лежал на подушке у его головы. Выпутав руку из мягкого одеяла, Барнс придвинул мешочек ближе. Все мишки были на месте, даже Капитан Желтый Медведь. Барнс выстроил их в ряды и колонны по рангу, чтобы видеть, не поднимая головы с подушки. Внутри и снаружи было тепло, и Барнс позволил себе парить на волне эмоции, не пытаясь ее идентифицировать или классифицировать.

Его Куратор, капитан Роджерс, дал ему еду и не потребовал ничего взамен. Это было странно. Его Куратор, капитан Роджерс, позволил ему спать в кровати. Беспрецедентный случай. Его Куратор принес ему теплые носки, воду, суп и два больших свитера с длинными рукавами, которые можно было натянуть на пальцы. Его Куратор, Стив, дотрагивался до него, и касание не причиняло боли. Все это… не поддавалось определению. Не хватало информации.

Что-то должно было случиться.

Барнс потер глаза, разгоняя туман.

Он начинал уступать, начинал чувствовать себя в безопасности, начинал…

Надо было их спровоцировать. Чтобы они перестали притворяться, перестали обращаться с ним, как с ценным имуществом, и начали повторную обработку. Если этому суждено было случиться, он хотел, чтобы это случилось прежде, чем он начнет верить, будто…

Барнс потер Капитана Желтого Медведя между ушами. Ему хотелось поговорить с мишкой, но камера в углу записывала всё, что он произносил или делал. Нахмурившись на нее с подушки, Барнс натянул мягкое одеяло на голову и прижал мишку ко рту, делая вид, что шепчет ему на ухо.

Если бы он мог говорить, то рассказал бы Капитану Желтому Медведю, что ничего не понимает, но в груди почему-то тепло и тесно. Он рассказал бы, что нервничает, ждет и… надеется? Называлась ли эта тяжесть надеждой? Она казалась непрочной и пугающей. Он рассказал бы Капитану Желтому Медведю, как заклинило челюсть, когда Куратор – капитан Роджерс – вошел в комнату: годы муштры и программирования пересилили формирующееся желание автономии. Он рассказал бы Капитану Желтому Медведю, как сказал бы капитану Роджерсу (если бы тот не стал куратором): «Прости, что ранил тебя».

Ему хотелось спросить: «Почему я помню твой голос лучше, чем имя своего отца?»

Но он не задавал кураторам вопросы.

Если бы его язык ожил, когда капитан Роджерс потянулся дотронуться до него, он бы взмолился: «Пожалуйста, обращайся со мной, как с человеком. Я хочу им быть. Я стараюсь. Пожалуйста, дай мне еще немного времени».

И пусть это было нарушением протокола, он хотел сказать: «Не делай мне больно», просто чтобы проверить, поступил ли бы капитан Роджерс, как остальные кураторы. Он хотел сказать: «Я не… Я не он. Пока еще нет. Я даже не знаю, хочу ли им быть, но я хочу стать человеком. Пообещай мне, что подождешь. У меня получится».

Все эти мысли собирались и кружились в мозгу, как вороны над полем битвы, пуская едкую кислоту в живот.

Разочарование, понял Барнс. Вот как ощущается разочарование.

Что-то должно было сломаться.

-*-