Расмус-бродяга. Расмус, Понтус и Глупыш. Солнечная Полянка

— А какое дело моей мамошке, даже если крестьянин и рассердился. Она встретила его шерез несколько дней и вежливо так, дружелюбно спросила: «Ну как поживает кобыла? Как поживает малютка Леоноре?» — «Спасибо, — ответил крестьянин, — она уже может сидеть несколько шасов в день».

Поскольку никто не смеялся, Альфредо сам бурно захохотал, и хохотал до тех пор, пока за его спиной не открылась дверь.

— Ну вот и комиссары полиции! — сказал он. — Нашли што-нибудь?

— Это была чисто рутинная работа, вы ведь слышали, — с достоинством произнес старший полицейский.

Альфредо почесал обеими руками свою волосатую грудь и хитро подмигнул старшему полицейскому:

— Да-да, я тоже проделываю обышно шисто рутинную работу и нишего не нахожу. А собственно говоря, шего вы ищете? Я слышал, тут говорили о горе серебра, которую украли.

Старший полицейский кивнул:

— Это верно!

Расмус был потрясен безграничной наглостью Альфредо. Этот старый ворюга сидит тут и потешается над папой и старшим полицейским! Альфредо весь сиял, глаза его просто нахально сверкали, и он ухмылялся так, что его белые зубы блестели.

— Да, да, на свете столько нешестных людей, — сказал он. Затем, отломив ветку сирени, стал с невинным видом нюхать ее. — Ах, эти прелестные цветы… Но вы нашли хоть какие-нибудь отпешатки пальцев, штобы было за што уцепиться?

Расмус содрогнулся — подумать только: что, если они начали снимать отпечатки пальцев дома у Ренкенов!

— Отпечатки пальцев? — повторил отец. — Здесь действовал не какой-нибудь юнец новичок, а профессиональный вор, старый и опытный.

Альфредо заложил кисть сирени за ухо и плутовски улыбнулся:

— Ха-ха, меня вы лестью не возьмете, я все равно не признаюсь…

— Идем, Патрик, — сказал старший полицейский. — Нам предстоят дела поважнее, чем торчать здесь.

— Понятно, понятно, — закудахтал Альфредо. — Удаши вам в вашей рутинной работе.

Он долго смотрел им вслед, а потом подмигнул мальчикам; сейчас он еще больше, чем всегда, походил на хитрого лиса.

— «Если везет и никогда не оставляешь отпешатков пальцев, можно далеко пойти» — так всегда говорила моя мамошка. Мои дорогие юные друзья, никогда не забывайте эти мудрые слова!

Он поднялся и еще плотнее завернулся в купальный халат.

— Идем, Берта! — закричал он в сторону фургона. — Пора снова проглотить парошку шпаг! Но знаете што, маленькие шалопаи-мальшишки, — продолжал он, — я скоро с этим покончу и не буду больше глотать шпаги. Даже маленькие ножешки для масла и те глотать не буду. Вот будет замешательно!

Берта вышла переодетая в свое алое шелковое платье. Она злобно вытаращила глаза на мальчиков, но, не произнеся ни слова, проплыла мимо.

Альфредо как раз намеревался последовать за ней, но Расмус дернул его за полу купального халата:

— Милый Альфредо, нельзя ли мне забрать Глупыша сейчас, сразу же, если мы дадим честное слово ничего не говорить?

Альфредо потянул пояс к себе:

— Сказано — значит сказано! В субботу вешерком, не раньше и не позже! Нешего быть такими нетерпеливыми, маленькие шалопаи-мальшишки!

Они ушли оттуда в полной уверенности, что Альфредо самый хитрый мошенник в мире, но также в известной степени и с надеждой на то, что Глупыш, несмотря на все, жив и его выпустят на свободу завтра вечером. Главное — выдержать до этого времени. Расмус чувствовал, что легче выдержать, когда ты не один, и Понтус — умный мальчик — понял его.

— Пошли ко мне домой, — сказал он. — У меня есть блинчики, фаршированные свининой, я подогрею… Мама готовит пир у бургомистра.

Мама Понтуса была лучшей в городе мастерицей устраивать пиры. Она кормила себя и сына тем, что ходила по домам вестанвикского высшего общества и готовила изысканнейшие обеды. И наверняка парные цыплята, которых она как раз в это время жарила на кухне у бургомистра, были деликатесными, но все равно их нельзя было даже сравнивать с теми блинчиками, фаршированными свининой, которые она оставила дома на плите для Понтуса.

— Потому что они — самые лучшие в мире, — сказал Понтус.

Расмус с благодарностью последовал за ним на Столяров холм. Он не хотел идти домой. Там ведь больше не было Глупыша, который бросался ему навстречу, лая от радости, Глупыша, который маленьким теплым комочком лежал у его ног под столом во время обеда, Глупыша, который спал в кровати Расмуса, зарывшись мордочкой в его шею. Глупыша не было… зачем же ему тогда идти домой? Да и мама, должно быть, уже поняла, что с Глупышом что-то случилось, и Расмус был не в силах стоять перед ней, притворяясь, будто ничего не знает.

Гораздо легче притворяться по телефону. И пока Понтус разогревал блинчики, Расмус позвонил домой.

— Да, мы с Понтусом пойдем искать его… Да, меня здесь накормят, мы с Понтусом будем есть блинчики, фаршированные свининой… Да, мы с Понтусом сделаем уроки вместе.

Положив трубку, он пошел обратно в кухню, где Понтус уже накрыл на стол и все приготовил.

Трапеза представляла собой то, что мама Понтуса обычно называла «маленький, интимный и уютный обед двух холостяков, такой, какой любят господа мужчины».