Распад. Судьба советского критика: 40—50-е годы

"Расскажите какие-нибудь новости, — прошу я. — Толя просил". — "Ну какие же я новости знаю?" — "Говорят, Панферов пускает слухи, что Ермилова сняли". — "Ну да! За что?" — "За то, что тот его критиковал". — "Как Ермилова сняли? — и стал хохотать, хлопая себя по коленке. — Хорош член редколлегии газеты. Может, и я уже не член редколлегии? Может, и я уже не я? Может, и меня сняли?" Звонил в литгазету. Все телефоны молчат. — "Может, их там всех арестовали?" Наконец, дозвонился до какого-то секретаря. — "Где начальство? Я? Я не начальство! Начальство тот, кто в кабинете сидит". — Звонил Макарову. Его не было дома. Я высказала о нем свое мнение. Он засмеялся и сказал про Макарова: — "Человечек из чернильницы". А ведь точно! Наконец, дозвонился Баулину. Из разговора я поняла, что писалось какое-то письмо Грибачеву, или это было письмо самого Грибачева. Что-то там его имя всё время поминалось.

— "Я бы, — говорил Твардовский, — подписался под еще более резкой статьей о Панферове. Да и в этой статье, хоть и правильной, весь Ермилов сказался".

Говорили по телефону долго. Но понять было трудно. Мне Твардовский сказал, что еще пять месяцев тому назад на секретариате Ермилову было предложено подать в отставку. Но он заявил, что он постарается справиться с газетой. Ходят слухи, что он теперь подал в отставку.

— "Только как у нас подают в отставку, я не знаю", — сказал Твардовский. Баулин сказал Твардовскому, что есть кандидатура Бубеннова. — "А за ним Панферов, — сказал Твардовский. — Предлагали Симонову, но тот еле отбрыкался. А кандидатов-то нет!"

В среду Митьку принимают в пионеры. Меня пригласили присутствовать на этом торжестве. Боюсь, разревусь, когда этот "шибзик" будет давать клятву верности России. Это его первая присяга. Надо ему сделать подарок.

Это я писала 12 февраля. А не прошло и недели, как мне позвонил Александр Трифонович:

— До вас, небось, уже слухи дошли?!

— Дойти-то дошли! Да не верится как-то, что так быстро все решиться могло.

— А чего тут! Собрались втроем — Фадеев, Симонов, я и решили, кому куда идти! Не отдавать же газету Бубеннову с компанией. Газета хорошей должна быть. Костя уперся — не пойдет, если я журнал не возьму. Вот я и взял!

— Все так просто? Без благословления свыше?

— Ну, это само собой разумеется!.. А Тарасенкова, Анатолия Кузьмича, ко мне замом, не без Вашего, естественно, согласия. Мы такой с ним журнал отхватим! Лучше послевоенного "Знамени" будет! Вот увидите!

— А помните, как до войны еще Вы любили с Толей разговор заводить, что если бы у Вас свой журнал был!

И всерьез обсуждали: что бы печатали, да кого бы печатали, а кого и на порог не пустили бы! И какие разделы, какие рубрики в журнале были бы! Про часы забывали, а потом на цыпочках, держа башмаки в руках, по проходной комнате балансировали, где старики мои уже спали. И, между прочим, не один раз к этой теме возвращались: вот если бы вам журнал дали, да волю!

— Журнал-то дали… — вздохнул Александр Трифонович.

— Ну, так поехали вместе в Голицыно Тарасенкова в "Новый мир" нанимать.

В назначенное время под окнами гудок машины. Мы жили тогда в "доме под тополем", как про нас говорили. В старом деревянном особняке, в затерявшемся московском переулочке. Из холодных сеней дверь открывалась прямо на крылечко, где, бережно обхваченный ступеньками, рос огромный, вековой тополь.

Прислонившись спиной к стволу тополя, чуть припорошенный снегом, снег валил с утра, стоит Твардовский. Русскостью лица своего очень в этот момент схожий с шаляпинским портретом Кустодиева! Хвастается своей шубой боярской на меху, распахнутой, явно в комиссионке, по случаю, купленной. Шапка круглая, мехом отороченная, на затылок сдвинутая. Только мощи шаляпинской нет!.. Хоть и стал уже в весе прибавлять.

Как-то в клубе, при нас с Тарасенковым, Пришвин сказал ему: — "Матереть, батюшка, начинаете, матереть!" Оно и верно, как никак, вот уже сорок стукнет.

— Тройка подана! — говорит. — Ямщик за рулем, мотор греет. Одевайтесь потеплее, боюсь на обратном пути заметет нас…

Но тут опять лучше приведу письмо, хоть и длинное, полвека тому назад написанное, но как никак документ! Да и детали тех лет уже не припомнишь…