Распахнутая земля

Все это я представляю: как шел сначала пустой суглинок, как потом появились первые косточки, пятна, клинья от морозобойных трещин… Место первого погребения окружали остатки нескольких костров и яма. В ней лежали роговые мотыжки, служившие древним сунгирцам вместо лопат. Они делали их из трубчатых костей лошади и бизонов. Вместе с мотыжками лежали комки охры, два куска бивня и… хвост песца.

Так, может быть, действительно древние сунгирцы похоронили здесь своего колдуна?!

— Когда мы начали разбирать культурный слой в том месте, где вы видите сейчас это двойное захоронение, — рассказывал Бадер, — мы наткнулись на человеческий череп, сильно поврежденный солифлюкцией. Вокруг него лежали бусинки, клыки песца, колечко-перстень, две каменные подвески и кремневый наконечник. Ну что ж! Конечно, было очень обидно, что от погребения так мало осталось! Но я помнил, что над первым погребением точно так же лежал человеческий череп. Может быть, и здесь так? Действительно, чем глубже становился наш раскоп, тем больше попадалось пятен и полос охры в почве…

Полтора месяца, с 18 августа до 3 октября, сантиметр за сантиметром ножами снимали слой. Не лопатами, не совками — ножами. Иногда переходили на специально выструганные лопаточки, узкие, не шире плакатного пера: на одной стороне — лопаточка, на другой — острие для рыхления земли. Чтобы ничего не нарушить, чтобы не повредить бусину или кость, если на нее наткнешься…

— И вот… — Голос Бадера стал прерывист. Я видел, что он снова переживает все, о чем рассказывает. — Это было третьего октября. Фактически мы достигли уровня погребения — яма была хорошо видна. На следующий день при расчистке возле одной из ее стенок мы наткнулись на кость. Бедренная кость! Нога? Значит, вторая нога возле другой стенки? Копаем. Есть нога — толстая! Но они лежат слишком далеко друг от друга… Великан? Нет, таких великанов не бывает! Копаем дальше, в конце ямы. Еще две ноги! На этот раз стопы, осыпанные бусинами… Что за черт! Два покойника? Тогда один должен лежать между ног другого?.. Начинаем расчищать другой конец ямы — и здесь пара ног! Три пары ног — это уж слишком! Расчищаем второе бедро, которое нашли вслед за первым, и видим, что это не бедро, а прямая и гладкая кость. Палица из бивня мамонта? Вот интересно! Таких палиц еще никто не находил. Чистим дальше, дальше… Позвольте, у мамонта таких длинных костей не бывает! Это не палица! Но что же? И вот, — Бадер делает эффектную паузу, — перед вами громадное копье, два метра сорок два сантиметра!..

Трудно рассказывать о переживаниях, о разговорах и восторгах. Об этом не пишут в научных статьях и отчетах, но именно эта атмосфера, которая окружает каждое открытие, и составляет главное в жизни археолога. Я знал, что впереди целый вечер, когда, точно так же как в былые годы, мы отправимся в сумерках к Клязьме и мой учитель будет снова рассказывать о раскопках, волнениях и находках. А пока, протиснувшись поближе к погребению, старался рассмотреть его как можно лучше и представить, что здесь когда-то произошло…

Охра. Алая, словно брызги крови. Ею засыпаны скелеты, вещи, дно могилы. Кое-где под охрой видны белые крупинки — то ли мел, то ли пепел, и мелкие угольки, которыми выстлано дно ямы.

Специально насыпали угли? Или кострами оттаивали мерзлую землю, а потом долбили ее роговыми мотыгами? Все-таки холодно и неуютно тогда было, наверное, куда как холоднее, чем сейчас. И низкие серые тучи, и мокрая земля, и резкий ветер от далекого ледника… Может быть, по Сунгирю уже шел осенний лед. И хлопья мокрого снега. А из тумана, из далей — низкий трубный голос мамонтов…

Ладно, пускай все это я придумал. Могло так быть! Вот только для чего угли и охра? Охра тоже символ огня? Или, как повелось считать уже давно, охра — это имитация крови, символа жизни? Все это повторяет первое погребение. Значит, у сунгирцев погребальный ритуал был четок и определенен.

А потом в эту узкую и длинную яму одного за другим положили двух мальчишек. Доисторических мальчишек. Бадер успел мне сказать, что приезжал профессор В. В. Бунак и ориентировочно определил, что младшему шесть-семь лет, а второй на два-три года старше. Но М. С. Акимова, которая была здесь уже после Бунака, считала, что по зарастанию швов на черепе и по зубам младшему было лет девять-десять, а старшему — двенадцать-тринадцать. Правда, все эти определения предварительные, основные — потом, в лабораториях, в Москве…

Голова к голове. Почему не рядом? Сколько всегда возникает этих «почему» с каждым новым открытием!

Теперь одежда. Какая она была? Кожаная? Скорее всего, меховая: рубашка — мехом внутрь, а куртка — мехом наружу.