Распахнутая земля

То, что на этом месте находился древнегреческий город Ольвия, установил в 1794 году академик Петр-Симон Паллас, а в 1799 году подтвердил Павел Сумароков. Несмотря на разрушения, причиненные Ольвии турками, эти первые описатели и исследователи Юга России еще застали на Ольвии остатки городских стен и отдельных зданий. Но к середине прошлого века, когда граф А. С. Уваров произвел первые раскопки, стен уже не было: жители Парутина довершили то, что не успели сделать турки. И сейчас при перестройке домов в Парутине открывают то части колонн, то плиту с рельефом или надписью. После Уварова большие земляные работы произвели И. Е. Забелин и В. Г. Тизенгаузен. Они копали траншеями, и наиболее важным для них было собрать как можно больше предметов древности, надписей и произведений искусства. Настоящая новая жизнь для Ольвии началась только в первых годах нашего века, когда владельцы Парутина и Ольвии — Мусины-Пушкины передали территорию городища и окружавшего его некрополя в дар Императорской археологической комиссии.

Добился этого выдающийся археолог и исследователь античности Борис Владимирович Фармаковский.

О Фармаковском мне много рассказывал Карасев. Он был его учеником и своими исследованиями на Ольвии продолжал то, что начал здесь этот замечательный ученый.

Приступая к изучению Ольвии, Фармаковский ставил перед своими экспедициями определенные задачи. В первую очередь он считал необходимым установить границы древнего города и его некрополя, изучить оборонительные сооружения, определить основные группы вещественных находок, способные рассказать о жизни ольвиополитов, их торговых связях, сельском хозяйстве и ремеслах. К тому времени археологи успели собрать множество надписей, выбитых на мраморных плитах и заключающих в себе списки жителей, постановления и декреты. В надписях упоминался театр — где он? С какими городами торговала Ольвия? Это могли раскрыть монеты, иногородние вещи. Следовало отыскать мастерские и храмы, о которых упоминали надписи, а изучая обряд погребения, выяснить, кто еще, кроме греков, жил в этом городе.

За четырнадцать лет, до первой мировой войны, Фармаковский успел сделать много. Он открыл два замечательных каменных склепа, нашел крепостную стену V века до нашей эры над Заячьей Балкой, обнаружил ольвийскую цитадель и казармы римского гарнизона, городские ворота и крепостную стену, обращенную к современному Парутину; наконец, он нашел «нижний город», расположенный не на верху холма, а внизу, у берега лимана. С тех пор раскопки в Ольвии ведутся каждый год.

Да, все это я видел, проходя по Ольвии! Тропинка привела меня от калитки к неожиданно вылезшему из земли участку булыжной мостовой. Крупные булыжники, чуть стертые сверху, блестели на солнце, а между ними пробивались редкие травинки. Потом мостовая обрывалась, а из-под нее выходила дорога, мощенная битыми черепками. Булыжную мостовую построили римляне. Они любили широкие прочные дороги, по которым легко могли катиться повозки и шагать закованные в медь легионы. Черепичная вымостка — греческая. Здесь проходила когда-то главная улица Ольвии: от центральных городских ворот мимо жилых кварталов, высовывавшихся сейчас остатками стен из глубоких прямоугольников раскопов, к агоре — центральной площади города.

Вдоль улицы кое-где виднелись остатки каменных водостоков.

Я затрудняюсь описать ощущение, возникающее, когда вот так, в одиночестве, бродишь по руинам мертвого города. Касаешься нагретых солнцем камней, очищенных от земли, рассевшихся и растрескавшихся; заглядываешь в черные отверстия глухих, глубоких цистерн и колодцев, на каменных краях которых сохранились ложбинки, протертые веревками; по рисунку кладки, по камням — то отесанным ровным квадратом, то рваным, лишь с каемкой «руста», то совсем бесформенным, положенным на розовой цемянке, пытаешься среди переплетения стен отделить здание от здания, одну эпоху от другой. Внутренние дворики выложены плитами, как и теперь это делают в южных городах. Тянутся водосливы, лежат разбитые постаменты статуй, а в стенках раскопов мелькают красные, желтые, глянцево-черные черепки, сверкают радужные от времени кусочки римского стекла… Все это тревожит и настораживает, заставляет зорче вглядываться в окружающее, искать за вещами жизнь, но снова и снова наталкиваешься на черепки, лежащие в кучах у старых раскопов, на камни стен. И кажется, что прошлое, незримо присутствующее где-то рядом, отделено от тебя упругой непроницаемой пленкой. Даже знаменитый ольвийский алтарь, раскопанный Карасевым на священном участке, — целый, сложенный из серых плит, на котором ольвиополиты приносили самые важные жертвы богам, — и он не тронул мое воображение. Встреча не состоялась!

Спускаясь в широкую, давно заросшую траншею, оставшуюся от раскопок то ли Забелина, то ли Уварова, я спугнул рыжеватого длинноногого зайца…

— Что, разочарованы Ольвией? — спросила Елена Ивановна, когда я пришел к Карасевым. — Неужели не понравилась?

Мне оставалось только смущенно пожать плечами.