Распятие невинных

Оказавшись в длинном коридоре, Макалпин сразу понял: что-то случилось. У дверей реанимации два врача оживленно жестикулировали, около ее двери толпились люди. Увидев, что полицейский делал записи в блокноте, Макалпин похолодел. Он бросился к двери в палату Анны, но чья-то рука преградила ему путь.

— Ал, это не…

— Да пошел ты!.. — тихо произнес Макалпин и ударил говорившего в челюсть.

Кровать была пуста.

Ее перевели в другую палату. И весь этот шум был из-за кого-то или чего-то другого.

Рыжеволосая медсестра с ребенком на руках, уткнувшимся ей в шею, отводила глаза и украдкой поглядывала на окровавленное постельное белье, брошенное на полу у раковины для отправки в стирку.

Только…

Это было не постельное белье.

Это была она.

Она была как кукла на веревочках, которая, если их перерезать, превращается в бесформенную массу. Лица не было, только розовая и бордовая корка, темная по бокам, маска страшилища, расплавленная на медленном огне. В одной глазнице виднелся кусочек чего-то белого, другая была пустой, на месте носа — сдвоенное отверстие. На вытянутой правой руке было только два пальца, сложенных будто для благословения.

Он увидел порезы на запястьях; открытые, влажные и совсем свежие — они блестели на солнце, и сочившаяся из них кровь пропитывала белый халат. Он увидел разбитое зеркало и валявшиеся рядом осколки.

И единственную прядь светлых волос.

В кабинете Грэхэма было холодно. А может, его знобило от недосыпания. Макалпин, одетый в гражданское, держал чашку с кофе обеими ладонями.

— Теперь Интерпол доволен? Получил все ответы?

— Не надо со мной говорить таким тоном. Здесь нет равнодушных. И мне очень жаль, что она умерла.

«Она оставила меня…»

— А что будет с ребенком?

— Комиссар Хауэр надеялся, что его заберут ее родители, но те вычеркнули ее из своей жизни. Даже отказались забирать тело, что уж тут говорить.

— Так что с ребенком?

— Приют, что же еще? Ее собираются назвать так же, как мать, раз ее имя нам теперь известно.

Грэхэм вернулся к папкам с делами.

— Еще раз дашь волю рукам, как с констеблем Кэпстиком, и тебе не поздоровится. — Старший инспектор достал из кармана банкноту в десять фунтов. — Выпей за здоровье малышки, должно помочь. И возьми двухнедельный отпуск по семейным обстоятельствам. Это приказ.

Больничное кладбище располагалось высоко на холме, откуда хорошо была видна гряда Кемпси-Феллз. В этот серый день двойная вершина Думгойна, нарушая унылость неба, словно бросала вызов другим холмам. У него не осталось слез, не осталось никаких чувств. Он пережил печаль, тоску, скорбь и теперь почти достиг того пространства, где не существует боли очищения. Внутри была только пустота. Он сошел с дороги и пропустил похоронный кортеж, напоследок обернувшись еще раз, чтобы взглянуть на холмы. Ему хотелось побыть одному на ее могиле с небольшим деревянным крестом.

Мать похоронили в Скелморли. Тело Робби по-прежнему не отдавали, но отец настаивал, чтобы он был предан земле рядом с матерью и они могли быть вместе навечно.

А здесь покоилась Анна, одинокая, на чужой земле.

Неподалеку от свежей могилы Анны была другая, утопавшая в цветах. Вокруг толпились люди, а в воздухе стоял запах необычной смеси — земли, утренней росы и розовой воды. Высокий мужчина чопорно представлял собравшихся друг другу, женщины в шляпках толпились около какой-то девушки. Неожиданно мелькнули знакомые каштановые волосы, и он узнал ее.

Хелена Фаррелл сказала что-то остальным и подошла к нему.

— Я так и подумала, что это вы. Спасибо, что пришли, — сказала она и запнулась, увидев, что могила, у которой он стоял, совсем свежая. — Ой, извините… Я не знала…

— Ваша мать? — спросил он.

Она кивнула и перевела взгляд на скромный деревянный крест и ламинированную бирку, которая подрагивала от порывов ветра.

— Друг, — пояснил он, не вдаваясь в подробности.

— Мне правда жаль, если я помешала. — Она секунду помолчала. — Кто-то близкий?

— Нет… возможно. Да. — Он улыбнулся. — Очень.

— Необычные цветы для могилы.

Он взглянул на белые тюльпаны, которые принес.

— Она была из Голландии. Они бы ее обрадовали — в последнее время у нее не было поводов для веселья.

— А куда делись остальные цветы?

— А других и не было.

— Извините меня за бестактность, пожалуйста.

— Зато у вашей матери их вон сколько.

— Да, но только никто не прошагал до конца Байрз-роуд, чтобы найти тюльпаны в июле.

Он посмотрел на ее черное платье, купленное, вероятно, накануне.

— Знаете, а в комбинезоне вы мне нравились больше.

— Пришлось купить, надеть было совсем нечего. — Она повернулась в сторону холмов. — Странное место выбрали для кладбища, в смысле — лучше бы оно смотрело на гряду… Мне так кажется…

— Согласен, лучше. — Он взглянул на свои тюльпаны. — Был бы я посообразительней, принес бы что-нибудь, во что их поставить.

— Погодите секунду.

Хелена направилась к могиле матери, походившей уже на цветочную выставку в Челси, и вернулась с небольшим алюминиевым конусом, спрятанным в рукаве.

— Никто не заметил, — прошептала она. — Здесь даже вода есть.

Она наклонилась и вдавила конус с землю.

— Так пойдет?