Распятие

— Ну, Севка, — произнес Надсон, когда мы отошли от курилки, и поднес к лицу Правдина кулак, величиной в солдатский котелок, — если что, такой отстой тебе сольем, что век помнить будешь.

— Э-э, Надсон, если бы в твоем кулаке была хоть капелька мозгов… — начал Правдин, но Надсон сделал зверское лицо, и Правдин кинулся от него со всех ног к своему самолету.

Во время следующего перекура мы обсуждали, чем может кончиться для нас эта выходка Правдина, и пришли к выводу, что Правдина, как минимум, посадят на губу, а нас загоняют по нарядам вне очереди…

И с чего этот Смирнов взял, что у нас настроение какое-то не такое? Нормальное было настроение. А теперь вот уж точно ни к черту. И каждый представлял, какую волынку разведет командование, как начнут нас прорабатывать при всяком удобном случае, и при этом меньше всех достанется Правдину, потому что на него все в полку, начиная от самого «бати» и кончая замухрышистым мотористом из третьей эскадрилии по фамилии Обуса, — все на него смотрят, как на придурка, лишь по недоразумению попавшего в армию, а не в «желтый дом». И все дело в его глуповатой физиономии. А парень он, надо сказать, совсем не дурак, и многие записные умники пасуют перед ним в споре, но даже гениальные мысли в устах Правдина звучат не иначе, как каламбур. Такой уж этот Правдин, и если его посадят на губу, то он там только отдохнет.

И многим из нас уже мерещился пронизывающий инквизиторский взгляд нашего комэски майора Ростовщикова и слышались его слова, произнесенные скрежещущим металлическим голосом: «А вы, рядовой такой-то, поч-чему не пресекли неуставное поведение рядового Правдина?» И далее в этом же роде, Иметь дело с майором Ростовщиковым — бррр! — лучше не надо: тяжелый человек. Хотя никто из нас за восемь месяцев службы в полку на майора Ростовщикова пожаловаться не мог: зря не распекал, не наказывал и вообще ни в чем таком, что могло вызвать к нему нелюбовь с нашей стороны, замечен не был. И между тем его побаивались и не любили. Они с Правдиным чем-то даже походили друг на друга: за Правдиным не водилось глупостей, но слыл он дураком, за майором Ростовщиковым не замечалось жестокости и несправедливости, но слыл он человеком жестоким и несправедливым.

«Психология и диалектика!» — сказал бы подполковник Антипов и добавил бы что-нибудь непечатное.

Итак, во время перекуров мы обсуждали возможные последствия розыгрыша, — довольно вяло обсуждали, потому что последствия казались нам вполне очевидными. Но Правдина никто не винил, а он сидел тут же и безучастно слушал наши рассуждения, словно они его нисколько не касались. Все сошлись на том, что разыгрывать начальство — это все равно, что дергать за хвост бульдога: и не смешно, и тяпнуть может по-бульдожьи.

21. Май 1956 года. Понедельник, после полудня

Ровно в тринадцать-ноль-ноль на лужайке перед штабом полка раздалась команда: «Полк, смирно! Равнение на-а средину!», — и начштаба полка подполковник Харитонов порысил с правого фланга к центру, перешел на шаг, точно посредине строя круто повернул направо и, отбивая подошвы, приблизился к полковнику Ситникову и стоящему рядом с ним капитану Смирнову и доложил, что полк для послеполетного разбора построен. Полетов, правда, сегодня не было, но они были на прошлой неделе, и так уж повелось неизвестно с каких пор, что это построение по понедельникам называлось послеполетным разбором. В другие дни полк не строили…

Выслушав рапорт начальника штаба, «батя» негромко обронил: «Вольно!», подполковник Харитонов, как тот усилитель в радиоприемнике, принятую команду усилил до крика с побагровением лица — и послеполетные разборы начались.

Начались они в звеньях. Перед строем становились командиры звеньев и говорили, кто как летал на прошлой неделе и какие за это время накопились замечания к техническому составу.

Перед фронтом нашего звена бубнил капитан Чайка, и если не вслушиваться в его слова, в которых не было ничего нового, то в уши начинала лезть сумятица голосов — громких и тихих, басовитых и тенористых, хриплых и чистых, ровных и спотыкающихся на каждом слове.

Командиров звеньев перед строем сменили инженеры эскадрилий, инженеров — адьютанты, адьютантов сами комэски, и с каждой сменой голоса становились четче, резче, категоричнее. Наконец, комэски, предварительно рявкнув на свою эскадрилию, чтобы стояла смирно и глазела на середину, печатали шаг по пути, пройденному начальником штаба, и докладывали «бате», что в такой-то эскадрилии послеполетный разбор закончен. Выслушав рапорта всех эскадрилий и полковых служб, «батя» ставил задачу на последующие летные дни. После «бати» слово брал замполит и давал всему партийно-политическую оценку.

Так всегда было, так повторилось и сегодня. Полковник Ситников с высоты своего баскетбольного роста наклонился к капитану Смирнову, все время безучастно торчащему рядом с ним, и капитан Смирнов кивнул головой, сделал шаг вперед, заложил одну руку за борт кителя, слегка оттопырил животик и заговорил: