Читаем Распятые любовью полностью

А года три назад стало известно, что Копытины развоодятся, и встречи наши стали всё реже и реже. Мы с Галей даже пытались помирить их, но все наши усилия оказались тщетными. Сложилось такое впечатление, что они просто устали друг от друга. Владимир так и сказал: наши чаши терпения переполнились и требуют парообразования. Екатерина как-то совсем уж резко выпустила из своей чаши пар и через несколько месяцев вышла замуж за моложавого мужчину, а Владимир после развода так всё это время и пребывал в холостяках. С новой семьёй Кати отношения у нас не сложились, да она и сама не жаждала продолжения дружбы. Так бывает, когда внезапно меняется всё – и муж, и соседи, и друзья, и родственники, и место жительства, и даже… взгляды на будущее.

Но как бы там ни было, Копытин оставался весёлым и верным другом. Я мог доверить этому человеку любые тайны и все свои секреты. Владимир знал обо мне практически всё. Я признавался себе: «Если бы не Володька, я бы уже давно сошёл с ума». Я дорожил этой дружбой и бесконечно уважал Копытина.

Мне даже не пришлось звонить в дверь – друг ждал меня на пороге своей квартиры. Высокий, седовласый, с лучистыми глазами, приветствуя меня, Владимир, пробасил:

– Дай я тебя обниму, Боруха, ты не представляешь, брат, как ты поднял мне настроение. Проходи, проходи, да не разувайся ты…

– Там дождик крапает, Володь, осень на дворе, обувь не совсем чистая, лучше разуюсь, – возразил я.

– Ну, тогда на, надевай мои ботфорты, – хозяин ловко скинул с ног комнатные тапочки и подвинул их ко мне.

– Спасибо, – рассмеявшись, закивал я, – ну у тебя и названия, – и мы прошли на кухню.

– Деликатесов особых нет, – шутя, оправдывался хозяин, – но всё же кое-что имеется, нарочно для тебя держал. – Копытин поднял до уровня головы банку чёрной икры и покрутил ею перед Борисом.

– Вон оно как! Это теперь называется, нет деликатесов? – улыбнулся я и добавил: – Крутой ты, чувак и скромный очень!

– Да-да! – согласился приятель. – И водочка у нас имеет соответствующее, так сказать, наименование, полюбуйся, – он вынул из кухонного шкафа бутылку водки, на этикетке которой красовалась выпуклая рыбина и чёрно-золотистая надпись «Белуга».

– Не многовато ли будет? – покачал я головой, имея в виду литровый объём бутылки.

– Тю! – воскликнул Копытин, передразнивая меня (это южно-российское «тю» он впервые услышал именно от меня, оно ему так понравилось, что он навсегда включил его в свой лексикон). – Стареешь, брат! Пол-литра на рыло! Когда это было многовато? И, кстати, многовато – это хорошо! Главное, чтобы немало было. Но мало не будет, я тебе точно говорю, – Копытин отворил другую дверцу шкафа и продемонстрировал ещё несколько разномастных бутылок.

– Ух ты! Да у тебя тут целый вино-водочный магазин, – покачав головой, удивлённо произнёс я. – Как бы нам с тобой тут не застрять на недельку.

– Ты знаешь, дружище, я так редко выпиваю, что не грех раз в год и перебрать.

– А зачем покупаешь, если не пьёшь? – удивлённо спросил я.

– Хм, – Копытин подмигнул, – а вдруг Борька Филатов нагрянет, что делать? А если честно, Борь, не покупаю я спиртного, это мои благодарные пациенты снабжают. Не скажешь же им, вы лучше деньгами поощряйте, хотя сейчас многие так и делают. Мне один пациент на каждом приёме «пятёрочку» вручает, такой старичок древний, но крепенький, видать за здоровьем следил смолоду. По-моему, из бывших партийных боссов, но сам он не раскрывается, а я и не настаиваю. Как-то решил проверить, чем дышит одуванчик, и говорю ему: «Пал Палыч, неудобно как-то пенсионера обирать, совесть замучает…». А он пристально посмотрел мне в глаза и говорит таким металлическим голосом: «Ты за меня, Владимир Маркович, не переживай, не последний кусок доедаю. А вот, когда тебе наши власти будут достойную зарплату платить, я буду в знак благодарности приносить тебе что-нибудь со своего огорода». Ну, как тут не согласиться с меценатом?

– Фермер, что ли? – вытаращил я глаза.

– Да какой фермер, ты чего? – усмехнулся Копытин. – Я же тебе говорю: из бывшей номенклатуры. Он за всю свою жизнь в руках тяжелее авторучки и собственного члена не держал. Я таких кренделей издалека вижу. У него и помощник на даче имеется… или даже помощники. Я так понял, что он детям своим, да и, видимо, внукам тоже, в своё время обеспечил будущее на много лет вперёд, ну а те в свою очередь создали теперь старику подходящие условия для заслуженного отдыха. В прошлом году в Швейцарию ездил на обследование, в этом – в Израиль, на будущий год в Германию собрался. Иными словами, верно подметил: не последним куском делится.

– Нефтяник, наверное, бывший, – предположил я, – или газовик.

– Да бог с ним, – махнул рукой хозяин, – мне какая разница, пусть хоть король бриллиантовый! Моё дело маленькое – лечить и не навредить.

– Кстати, ты обещал новостью поделиться! – вспомнил я.

– Нет, брат, – Копытин погрозил пальцем, – ты сначала расскажи, что там у тебя случилось?

– Почему сразу «случилось»? – вздёрнул брови я.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Зулейха открывает глаза
Зулейха открывает глаза

Гузель Яхина родилась и выросла в Казани, окончила факультет иностранных языков, учится на сценарном факультете Московской школы кино. Публиковалась в журналах «Нева», «Сибирские огни», «Октябрь».Роман «Зулейха открывает глаза» начинается зимой 1930 года в глухой татарской деревне. Крестьянку Зулейху вместе с сотнями других переселенцев отправляют в вагоне-теплушке по извечному каторжному маршруту в Сибирь.Дремучие крестьяне и ленинградские интеллигенты, деклассированный элемент и уголовники, мусульмане и христиане, язычники и атеисты, русские, татары, немцы, чуваши – все встретятся на берегах Ангары, ежедневно отстаивая у тайги и безжалостного государства свое право на жизнь.Всем раскулаченным и переселенным посвящается.

Гузель Шамилевна Яхина

Современная русская и зарубежная проза
Дети мои
Дети мои

"Дети мои" – новый роман Гузель Яхиной, самой яркой дебютантки в истории российской литературы новейшего времени, лауреата премий "Большая книга" и "Ясная Поляна" за бестселлер "Зулейха открывает глаза".Поволжье, 1920–1930-е годы. Якоб Бах – российский немец, учитель в колонии Гнаденталь. Он давно отвернулся от мира, растит единственную дочь Анче на уединенном хуторе и пишет волшебные сказки, которые чудесным и трагическим образом воплощаются в реальность."В первом романе, стремительно прославившемся и через год после дебюта жившем уже в тридцати переводах и на верху мировых литературных премий, Гузель Яхина швырнула нас в Сибирь и при этом показала татарщину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. А теперь она погружает читателя в холодную волжскую воду, в волглый мох и торф, в зыбь и слизь, в Этель−Булгу−Су, и ее «мысль народная», как Волга, глубока, и она прощупывает неметчину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. В сюжете вообще-то на первом плане любовь, смерть, и история, и политика, и война, и творчество…" Елена Костюкович

Гузель Шамилевна Яхина

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее