«Распил» на троих: Барк — Ллойд-Джордж — Красин и золотой запас России

Так что Красин четко сознавал, что в итоге дело может дойти и до него. А поводов поволноваться было более чем достаточно. Еще в январе 1922 г. Ленин, недовольный непозволительными промедлениями при закупках зерна за границей, писал Красину: «Если не купите в январе и феврале 15 миллионов пудов хлеба, уволим с должности и исключим из партии. Хлеб нужен до зарезу. Волокита нетерпима. Аппарат Внешторга плох. С валютой волокита»[1668].

Или вот, например, иной случай. Вроде бы невинный, но это как посмотреть или подать в нужный момент. Леонид Борисович активно использует служебные возможности для трудоустройства своих многочисленных родственников в подведомственный ему аппарат, в первую очередь в организации, занимающиеся продовольственным снабжением армии и государственных органов. Не оставляет их своей заботой, включая направления в зарубежные командировки, что практически немыслимо в те годы в Советской России. Сестру Софью[1669] в 1922 г. посылает в Швецию, вроде бы по служебной необходимости, но на деле на отдых. И даже готов под надуманным предлогом специально завернуть в Стокгольм, чтобы захватить с собой сестру на несколько дней в Италию, в Венецию, ради свидания с отдыхающими там племянницами[1670]. Вот это размах!

Со временем, особенно по возвращении в Москву после продолжительных зарубежных вояжей, происходящие в России перемены начинают пугать Красина, тем более учитывая характер его деятельности, а также некоторые вольности, которые он себе позволяет в вопросах пополнения собственного бюджета, в частности приватные торгово-экспортные операции. В стране создается специальная Комиссия по борьбе со взяточничеством. Ее председателем ожидаемо назначают Дзержинского. 25 сентября 1922 г. Феликс Эдмундович обращается со специальным письмом в Политбюро ЦК РКП(б). «Взятка, — пишет железный чекист, — стала чем-то обыкновенным и обязательным, о ней говорят открыто, как о чем-то узаконенном: взятки буквально разлагают личный состав государственных и кооперативных учреждений, взятка срывает наши хозяйственные планы и обескровливает государственные ресурсы; взятка становится рычагом в хозяйственной жизни Республики: атмосфера взяточничества захлестнула и нашу партийную среду».

И что же Красин? Он в чрезвычайном смятении. «Вводят уголовный и гражданский кодекс и шпарят расстрелы за обычную какую-нибудь взятку, — делится он своими переживаниями с супругой. — Конечно, коррупция везде страшная, но репрессиями ни черта не поделаешь, надо тут более глубокие меры и терпение, только с годами все эти безобразия можно изжить…»[1671] Похоже, опасения, будоражащие душу Красина, постепенно передаются и его близким.

Очевидно, что привычный Красину миропорядок вседозволенности для больших советских сановников, в котором он весьма комфортно устроился, начинает рушиться. И, наверное, где-то в глубине души Красин прекрасно сознает, что и он сам, и его действия прекрасно укладываются в эту самую общегосударственную атмосферу коррупции.

Взять хотя бы то, как он отмазывал своего пасынка от призыва в армию в тяжелейшее для Советской России время начала 1919 г. «Володя[1672], вероятно, возьмет место в Минске в продовольственной армии, что его спасет от солдатчины: он ведь призывной, а свидетельствуют очень либерально, и вид у него далеко не больного, — совершенно откровенно пишет он жене об этом. — Посылать его на Украину пока опасаюсь, но, когда там положение более определится, можно будет перевести его еще в более хлебные места»[1673]. И вскоре такое «хлебное место» находится — Минск. «Он служит в военно-продовольственных комиссиях, которые мне подчинены, почему и разрешение от меня требуется. Уверен, что там ему живется не плохо: город небольшой, там и еда, и дрова есть, это сейчас главное»[1674]. Ну, а раз «мне подчинены… и разрешение от меня требуется», то великовозрастный оболтус уже там, а не в казарме. А в том, что Володя Кудрей действительно оболтус, мы еще убедимся. Примерно так же Красин «отмазывает» от армии и второго сына жены. При этом не стесняется называть имена тех старых большевиков, на помощь которых он рассчитывает в данном вопросе. Как тут не вспомнить Афганистан или Чечню, где, как говорили с горечью бойцы, воевала не советская или российская армия, а рабоче-крестьянская — по социальному составу, разумеется. «Не стучись беда в панельный дом…»

Так что нельзя исключать наступления такого момента, когда и к самому Леониду Борисовичу могут прийти и спросить за его грешки, пусть и незначительные, как он сам, вероятно, считал, но грешки. А раз они есть, то остальное — вопрос, как на них посмотреть. Ведь могут вспомнить все: и трудоустройство в подведомственные ему организации родственников, и направление их за рубеж за государственный счет, и перевод денег семье за границу по различным схемам, да и многое другое…