Расписание тревог

Никакого оптимального решения они не нашли, положение оказалось безвыходным. Кончилось тем, что Николай собрал нехитрые свои пожитки и ушел в общежитие. Они встречались теперь в пустых аудиториях, в кино и просто на улице и всякий раз, завидев в толпе ондатровую шапку и каракулевый воротник, испуганно расцепляли руки. Сначала они встречались каждый день и не расставались допоздна; Таня часто плакала, она похудела и подурнела лицом, да и он, лишившись ее заботы, выглядел не лучшим образом. Потом встречи стали короче, а еще через некоторое время — реже. В общежитии, где Николаю удалось восстановиться, жизнь текла в ином ритме, и он, захваченный им, все больше отдалялся от Тани и думал о ней без прежнего сердцебиения. Незаметно подошла преддипломная практика, и они уехали на разные объекты, поклявшись писать друг другу ежедневно, но за все время обменялись лишь несколькими открытками. Потом начались госэкзамены и опять надолго разделили их.

В сущности, по-настоящему они встретились перед его отъездом в Тюмень, в первую самостоятельную экспедицию, на выпускном вечере.

Вечер был еще в разгаре, когда они улизнули. Им повезло: сразу же поймали такси и помчались в Текстильщики. Оба испытывали лихорадочное нетерпение и начали целоваться еще в машине. То была неистовая ночь любви, они словно набирались друг друга перед разлукой, впрок, до отказа: наполняли себя друг другом. Свершалось необратимое, и оба знали об этом, но Тане было чуть легче, ее поддерживала надежда на будущего ребенка, которого она вымаливала у судьбы в последнюю эту ночь.

Николай ушел на рассвете. Бидон с краской и малярную кисть он подобрал на стройке, когда, сокращая путь, шел к метро. Он не знал точно, зачем ему нужны краска и кисть, но знал наверное, что они понадобятся. Метро еще не работало, и он побрел вдоль линии. Метрах в двухстах от станции туннель поднимался на поверхность; он остановился, чтобы закурить, и вспомнил о краске и кисти. Перегнувшись через борт ограждения, вывел первую букву. Стенка была гладкая, краска ложилась хорошо; единственное неудобство состояло в том, что буквы приходилось выписывать вверх тормашками, — но вскоре он приноровился.

«Будь счастлива, Таня, будь счастлива, любимая, будь счастлива…».

В Тюмени он встретил другую женщину и сумел убедить себя в том, что влюблен в нее. Они поженились. На письма Тани он отвечал короткими общими фразами, а порой вообще забывал ответить, и письма от нее приходили все реже и реже, пока не прекратились вовсе.

В одном из писем Таня писала ему, что отчим умер, что они с матерью сменяли подмосковную квартиру на комнату у Заставы Ильича, а еще позже — что вступила в жилищный кооператив.

Сергей Александрович умер от рака крови. Угасание было мучительно, безобразно, ночами он кричал от боли, требовал протеин. Когда боль отпускала, плакал и твердил исступленно: «За что?! За что?!»

Однажды Таня, устав от его истерик, ответила:

— За нас с Колей.

Сергей Александрович умолк и больше не проронил ни слова до самой смерти.

Его кремировали, и мать Тани все оставшееся здоровье потратила на то, чтобы установить урну с его прахом на Ваганьковском кладбище. Во-первых, Сергей Александрович родился в Москве, во-вторых, многие годы занимал ответственные должности, в-третьих, в свое время в числе тридцатитысячников был направлен в подмосковный колхоз и несколько лет был его председателем. Что из того, что он умер бухгалтером? Он свое сделал. В этих хлопотах она совсем забыла о дочери, предоставив ей тем самым полную свободу, и умерла, когда ходатайство о захоронении мужа в Москве было удовлетворено. Урну с прахом отчима Таня тем не менее установила на ее могиле, на кладбище по месту жительства, решив не разлучать их. А может быть, то была ее скрытая месть отчиму.