Расписание тревог

— Ты где была?! — вскрикнула Нюта. — Где ты была, скотина ты безамбарная! Ой-ё-ёченьки! Да что же это делается-то на белом светике!

Татьяна воспаленными глазами взглянула на мать, криво усмехнулась. Если бы она заплакала, стала оправдываться, Нюта знала бы, как себя вести. Но эта Егорова усмешка лишала ее привычной уверенности и силы. Она просто не знала, что делать и что говорить.

Татьяна между тем вяло раздевалась. Бросила в угол пальто, стащила платье, залитое чем-то на груди и на подоле, в одной комбинации села на край тахты — левая бретелька была порвана и болталась при каждом ее движении. Татьяна подумала, сдернула комбинацию, швырнула туда же, в ту же кучу, где валялись пальто и платье.

— А где этот разведенец?. — спросила она. — Хотя мне все равно. Меня интересует, могу ли я принять ванну?

Нюта молчала. Материнским чутьем пыталась догадаться, что произошло с Татьяной, насколько происшедшее ужасно и что ждет ее, Нюту, какой подарок.

— Я тебя спрашиваю, — с усилием проговорила Нюта, — где ты была?

— Где бы ни была. Я хочу в ванну!

Нюта вынула из шкафа махровую простыню, швырнула дочери.

— Спасибо, — поджала губы Татьяна.

Слегка покачиваясь, она отправилась в ванную. В коридоре столкнулась с Варварой Семеновной.

— «Не спится, няня? Здесь так душно!» — сказала она.

— Тю, бесстыжая! — рассердилась старуха.

Нюта захлопнула дверь и бросилась ничком на тахту.

Слез не было.

Сухими глазами она обвела комнату, где еще вчера жили они покойно и мирно. Взгляд ее остановился на металлическом костыле, вбитом в стену в незапамятные времена. Сколько раз она просила Егора выдернуть чертову железяку, все-то ему было недосуг…

Уставшее ее сознание сузилось до предела, она уже ничего не видела, кроме этого костыля, обросшего известью от многократных побелок. Ей понадобилась стремянка, и она принесла ее из коридора.

Татьяна вошла в комнату, когда Нюта прилаживала петлю.

— Мама! Мамочка! — пронзительно закричала она. — Что ты задумала!

Она бросилась к матери, с неожиданной силой вцепилась в нее, стянула со стремянки.

— Мамуля! Миленькая! Родная! Ну зачем ты так?!

Нюта обмякла, прислонилась к стене. Татьяна торопливо обняла ее, поцеловала как маленькую, шептала что-то и выговаривала. Обе плакали уже навзрыд, не стесняясь соседей, крепко прижавшись друг к другу…

Памятная пыльная буря тех далеких уже теперь мартовских дней нанесла немалый ущерб краю. По данным специальной комиссии, наблюдалось три вида повреждений посевов: выдувание озимых, механические повреждения ростков, глубокие пылевые заносы. В значительной мере пострадало энергетическое хозяйство. Во многих станицах были разрушены кровли жилых домов и общественных зданий, выбиты стекла. Было зарегистрировано также большое число пожаров, возникших в результате замыканий электросети.

Дальний родственник

1

В одной из комнат аспирантского общежития, над столом, заваленным разнообразным бумажным хламом, склонились две головы. Одна — молодая, с глубокими залысинами, несколько вытянутая по горизонтали — принадлежала аспиранту Алексею Пашневу. Другая — смуглая, носатая, в папахе волос — его научному руководителю Якубу Султановичу Султанову. То, что они так пристально рассматривали, к энергетической науке прямого отношения не имело.

Они рассматривали огурец.

Огурец был соленый, слегка покрытый белым налетом.

— Как бы не отравиться… — Якуб Султанович озабоченно покачал головой.

— А если помыть? — живо предложил Пашнев.

— Что ж, это мысль!

Изучению огурца предшествовало внезапное появление Якуба Султановича, взволнованного работой любимого ученика о структуре матриц обобщенных параметров.

— Если б вы знали, Алексей Андреевич, как вы меня порадовали! — С этими словами Якуб Султанович и вторгнулся к Пашневу в столь ранний, неурочный час. — Анализ, что вы проделали, пускай негромкое, но мужское слово в электроэнергетике!

Пашнев только что проснулся, и проснулся, оказывается, знаменитым.

— Черт побери! — сказал далее Якуб Султанович. — За это нельзя не выпить!

Накануне у Пашнева были земляки-студенты и в порядке исключения, подтверждающего правило, оставили непочатой бутылку плодово-ягодного.

— Это пьют! — заверил Пашнев. — Честное слово!

Якуб Султанович рассмеялся, ударил ладонь об ладонь и потребовал бокалы.

Вид тщательно вымытых и протертых до блеска баночки из-под майонеза и чашки с отбитой ручкой его вполне удовлетворил; дело застопорилось из-за закуски.

Но вот огурец был помыт горячей водой с мылом, и учитель с учеником сели к столу. Пашнев разлил вино, взял себе чашку.

— Дорогой Якуб Султанович, — откашлявшись, сказал он, — позвольте этот бокал поднять за вас!

— Спасибо, Алеша, — сказал, вставая, Якуб Султанович. — Вы разрешите мне вас так называть?

Пашнев вскочил, прижал руку к сердцу.