Распишитесь и получите

— Ну, это известно, список героев есть…

— Вот! А списка честных, не ворующих чиновников нет… Не дело!

— Чтобы отказаться от плывущего в руки добра — на одном героизме не удержишься, слабоват якорь!

Писать о предателях и вражеских прислужниках прошлого легче, чем о «предателях мирного времени»: они глубоко спрятаны. Как пройти мимо и влезть в житие какого-нибудь высокого ворюги? Кто запретит?

Тяжкое занятие: о предателях военного времени никто и никогда не писал иначе, как «с гневом и призрением», а сегодня выражать гнев в сторону новых предателей — пустое занятие.

— Взять времена оккупации: если что-то о них и написано, то сплошь «великое и героическое». Денно и нощно, без передышки, описана «героическая и святая борьба с оккупантами». Ничего низменного и приземлённого. «Слова презрения» оставались вражеским пособникам, в прошлом ни один из сумасшедший не обелял «презренных вражеских пособников», но мы будем первыми!

— Кто это «мы»? Ты?

— Давай так: поносишь вражеских прихвостней ты — обеляю я, «клеймлю позором» я — возражаешь ты.

— Ничего нового, работники органов этой игрой давно забавляются, «плохой/хороший следователь» называется.

— «Всё новое хорошо забытое старое». В паре глав поиграем в «плохой/хороший», пустим шапки по кругу и посмотрим, кому больше подадут. Идёт?

— Чего спрашиваешь? Зависим от тебя, но не наоборот… ты — бес, а я кто?

— Каков процент оккупированных граждан был вписан в «стойкие советские люди», а сколько — в «презренные вражеские прислужники и холуи» — данные не приводятся.

— А «преданность стране советов и лично гениальному и мудрому вождю тов. Сталину» в холуйство не входило?

— Входило, но ни один из «высоких» холуёв не догадывался, кто он такой. Столь низменное деяние, как холуйство, могло рождаться только при общении с врагами, а прочие варианты холуйства, как явные, так и скрытые таковыми не считаются, у них название иное: «служение высоким идеалам».

— Трепет перед «лицом кавказской национальности» почитался высшим сортом почитания и любви, но не низким холуйством.

— Холуйство может быть и «высоким»?

— Разумеется!

— С чего начать повесть о предателях? Первый страницы рассказа о «предательстве родины» равны первым ста граммам водки на пустой желудок. Интересно получается: писать мне, а кто будет отдуваться за последствия? И с кого начать, кого упоминать первым?

— Начни с отца, работал на врагов, вот с него и пиши.

— «Отца ли предам»? — не библейский пафос, своё.

— Чего теряешь? Жизнь на излёте, днём позора больше, меньше — что с того? Кому ныне старая служба родителя врагам интересна, у каждого свой «вражеский прислужник» был рядом? А занятие может стать опасным в случае, если вздумаешь огласить «оправдательные документы предателям и вражеским прислужникам». Если не отходить от правила «предатели — мерзость!» — ничего, можно в «назидание другим» рассказать о предателях. Главное — при описании «антинародной деятельности предателей и изменников родины» придерживаться общих правил. Что принято делать в непонятных случаях?

— «Валить на «серого»!

— Верно!

— Как быть, если забудусь и навалится христианский призыв «прощать врагов наших»? — и неожиданно, явно с бесовской подачи, появились рассуждения в пользу и защиту презренных:

а) «пришли в дом чужие люди, принесли смерть и разрушение понятно, нужно браться за топор и менять ситуацию… Исполнить желание «поквитаться с врагами любым способом без учёта кому и кто больше напакостил»,

б) опять пришли чужие люди, но ничего худого не сделали. Соседу — да, досталось от них, а мне — нет. Если сосед друг мне — приду на помощь, но если вражда наша ни на минуту не прекращалась, и если сосед когда-то по недомыслию доносом оговорил меня, или я соседа, что без разницы? И по причине такой нашей обоюдной «простоты душевной» оба побывали «в узилище иродовом» немалый срок, а все наши родичи «рассеялись, как пыль дорожная»? Почему на время не забыть «христианское смирение» и не отдать долг соседу полной мерой?

— Бывало?

— Сколь угодно!

— А как быть с христианским призывом «прощать врагов ваших»?

— Так, как сказано: с «терпением…»

Не хватит ли писать о прошлой войне? Не удариться ли в фантазии о предстоящей бойне?

— Позволь не согласиться: как-то ведущая популярной программы любимого тобою ОРТ, огласила: «о войне много сказать невозможно», или что-то в этом роде, но смысл неизменен. Сколько бы ни говорили о прошлой войне — будет мало. Раз. Два: если в фантазиях на сто процентов опишем будущую войну — ничего не достигнем.

— Почему?

— Нам не поверят.

— Войны набили оскомину, за каким чё… прошу прощения, хреном, о ней писать!? Повторяю: нет у меня литературного института за плечами, а заниматься писательством, не имея диплома, окажется пустой тратой времени. И ещё соображение удерживает: войну встретил шестилетним и ничего о ней думать не мог. Всего лишь жил, но всё, чем война потом «отоварила» хорошо помню.