Расплата

Я решил отвести сам японца в камеру. Чтобы исключить побег, использовал старый прием: опоясал Ясудзаву своим офицерским поясным ремнем пряжкой назад и просунул ладонь под него. При этом стоял слева от конвоируемого, автоматчик — справа. Наблюдая за мной, Ясудзава вдруг побледнел, затрясся весь и залопотал свою «молитву». Думая, что он страшится стен тюрьмы, я сказал, чтобы он их не пугался, поскольку эту тюрьму сам же строил. Правда, она не совсем удобная, но зато надежная. Японец все кивал, вроде бы соглашаясь. Спустя несколько дней он признался, что, когда его опоясали ремнем перед выводом в камеру, он перепутался, подозревая, что его хотят задушить.

«Теперь я на собственном опыте убедился, — говорил Ясудзава еще позже, широко скаля зубы, — советская контрразведка не опускается до грубых акций в своей работе, о которых так много говорили пропагандисты Японии и белого движения».

Рано утром старший лейтенант Тимофеев уехал на ближайший командный пункт, чтобы доложить в отдел контрразведки армии о задержании Ясудзавы и его показаниях. А перед отъездом предупредил меня, что он не успел допросить задержанного Терещенко. И я решил это сделать сам.

Терещенко — пожилой, но с виду еще крепкий мужик, широкоплечий, с багровым, поклеванным оспой лицом и с глубоко запавшими глазами, смотревшими настороженно из-под густых, почти сросшихся бровей. Разговаривал не спеша, как бы взвешивая каждое слово, хрипловатым слабым голосом.

О себе говорил неохотно. Родился на хуторе Подлесном, около Лесозаводска, в Приморье, там вырос и женился. Родители давно умерли, родственников нет. В 1930 году могли раскулачить — зажиточно жил. Вовремя, не дожидаясь этого, распродал что можно было и зимой 1930 года ушел в Маньчжурию с женой и двумя сыновьями. За границей осел в Мишани. Рассчитывал «вольно» пожить, прибыльно поторговать. Но туда скоро пришли японцы. Его арестовали и забрали почти что все имущество. Под стражей держали около года, обвиняя в связях с советской разведкой, на допросах иногда жестоко били. Потом освободили, но имущество не отдали. Японцы принудили дать им письменное обязательство тайно на них работать: выявлять людей, недовольных их режимом. Устроили его кладовщиком на лесоскладе в Мишани, дали земли под огородишко. Так и жил все эти годы в полной зависимости от японской разведки. Его подсаживали в камеры к арестованным, заставляли переправлять в советское Приморье агентов. А в 1940 году сам ходил через границу в города Бикин и Иман с целью изучения обстановки и разведки войск. Терещенко назвал более двадцати лиц, сотрудничавших с японской разведкой.

Я чувствовал, что он — крупная дичь, большая находка: многое знает о японской агентуре и может об этом рассказать. К сожалению, и мне, как и старшему лейтенанту Тимофееву, пришлось прервать допрос на самом, кажется, интересном.

Надо было срочно искать и изолировать других шпионов. И в этом направлении наша небольшая группа оперативников работала напряженно. Уже к 13 августа, то есть всего за считанные дни, мы взяли — ни много ни мало — более пятидесяти шпионов. Это был явный перегруз — мы не успевали их допрашивать и затребовали подкрепление — подмогу для ведения следствия…

Но пришел черед изолировать и отряд поручика Симачкина. Правда, случаев нападения; диверсантов на наши армейские тылы не наблюдалось. Однако диверсионный отряд существовал, и само по себе это — серьезная опасность.

Обещанного подполковником Глуховым воинского подразделения для ликвидации диверсантов все еще не было. Молчал и Белянушкин…