Расплата

— К Залесскому? К этому ясновельможному шляхтичу? — горько усмехнулся Александр Сергеевич. — Да на что же ты рассчитывал? Ведь он мечтал, что немцы вот-вот преподнесут ему на блюдечке скипетр директора техникума при новом порядке, сколько мне раз подобострастно говорил: «Вы совершаете ошибку, Александр Сергеевич, надо к немцам поближе держаться». И вдруг на тебе, полный конфуз вышел. По неизвестным причинам директором не его, а старика Башлыкова назначили. Тогда Залесский втихомолочку гаденькие стишки о том сочинил. До сих пор не понимаю, почему так случилось.

— Они не такие дураки, Александр Сергеевич, — вздохнул Зубков. — Им, очевидно, не нужен был явный лизоблюд, вот и предпочли нейтрального человека. Как вы полагаете, Александр Сергеевич, он на меня сейчас не донесет?

— Кто?! Залесский?! — расхохотался старик. — О чем, Мишенька?

— О том, что я стучался к нему под ночь, просил спрятать, а он мужественно отказал, выполняя законы нового порядка, распространенного фюрером по всей Европе, и в том числе по Новочеркасску от Хотунка до Грушевки и даже до знаменитой Кривянки.

Александр Сергеевич пожевал сухими тонкими губами и отрицательно покачал большой лобастой головой:

— Нет. Побоится.

— А почему вы так уверены?

— Видишь ли, Миша. Есть активные подлецы, а есть пассивные. Так вот, он из второй категории. Дрянь, одним словом. — Старый Якушев оборвал свою речь на полуслове и ворчливо обрушился на супругу: — Наденька, ну чего же ты стоишь неподвижно, словно статуя командора в «Каменном госте» Пушкина. У Мишеньки небось с утра маковой росинки во рту не было. Так неужели же мы, потомки доброго казака Андрея Якушева, пребывавшего в первых любимцах самого Матвея Ивановича Платова, входившего с первой ротой из его корпуса в Париж и открывшего там первое бистро, не в состоянии по сусечкам поскрести.

Надежда Яковлевна печально вздохнула:

— Поскребешь-то поскребешь, да вот что наскребешь.

— Как что? — гаркнул Якушев. — Да разве ты забыла, что я десять томов Брема в роскошном дореволюционном издании на толкучке спустил с рук. Да-да, самым натуральным образом. Самолично стоял над мешковиной, разостланной на жестких булыжниках толкучки. Так и хотелось запеть из Леонковалло: «Смейся, паяц, над разбитой любовью».

— Это все верно, — печально вздохнула Надежда Яковлевна, — да только разве так, как мы сейчас можем, надо угощать такого гостя, как Миша. По старым довоенным временам на стол бы гусака жареного, начиненного гречневой кашей, поставить, сазана, красавца донского, икорки черной да ушицы тройной с расстегаями.

Зубков засмеялся и поднял вверх руки:

— Однако вы меня уморили, Надежда Яковлевна. Мне бы сейчас по нашим суровым временам корочку хлеба да к ней хотя бы луковку или помидорчик, а то ведь тяжко в сорок три года сигать через заборы, убегая от полицаев.

Хозяйка взмахнула руками. Они у нее были твердыми и жилистыми, со следами въевшегося в поры угля, который ей приходилось колоть ежедневно. От посуды, перемытой в холодной воде, остались цыпки. Лицо ее осунулось и как-то пожелтело, но эта старческая желтизна не могла затаить энергичного блеска в глазах. Она и в трудные времена оставалась такой же, какой была всегда. Иногда доброй, иногда резкой и неуступчивой, но всегда прямой и решительной.

— Нет, Михаил Николаевич, — возразила она. — Вы наш гость, а у Якушевых еще не было случая, чтобы гость уходил ненакормленным. Погодите.

И вскоре они уже сидели за необычно поздним чаем. На столе скворчала яичница с кусочками разрезанной на три части вареной картофелины. Три тонких ломтика пайкового хлеба из муки самого низкого пошиба, три стакана кипятку и по кусочку пиленого сахару к ним. У голодного Зубкова вырвался радостный вздох:

— Да ведь по нашим временам это же пиршество. Жаль только, шкалика не хватает.

— Почему не хватает? — улыбнулась хозяйка и неожиданно поставила на стол небольшую бутылочку из-под какого-то лекарства с ободранной этикеткой. — А это?

— Так ведь это же какая-нибудь микстура для дорогого Александра Сергеевича, — усмехнулся Зубков.

Она отрицательно покачала головой:

— Увы, Александр Сергеевич такую микстуру не в состоянии употреблять внутрь. Ему она только для растирки, и он на этот раз может свою долю пожертвовать. Здесь сто граммов. Если я разведу сто на сто, это вас вполне устроит, Михаил Николаевич?

Зубков восторженно потер руки:

— Боже мой, Надежда Яковлевна… да вы фея, овладевшая фронтовой терминологией. И чему только война не научит? Откуда же такое богатство?

Якушев, напомнивший о том, что он спирта пить не может, но будет рад чокнуться со своим бывшим учеником, в заключение пояснил:

— Это мы за здравие Брема пировать будем. За его десять томов, которые преподаватель высшей математики в дни оккупации столь виртуозно спустил на нашем толчке. Может быть, и в тосте добрым словом помянем давно ушедшего от нас знаменитого путешественника, мыслителя, охотника и натуралиста немца Альфреда Брема? А?