Расплата

— Маскировку на окно опустить, свет зажечь? — грустно спросила Олимпиада, тягостно вздохнув при этом.

— Не надо, — откликнулся Дронов. — Я знаю, кто пришел, — и с этими словами мягкими неслышными шагами покинул комнату.

Когда дверь за ним захлопнулась, Липа всхлипнула и подавленно прошептала:

— Какая же я неудачливая, видимо, коротким будет мое бабье счастье.

Еще не видя человека, с которым должен был сейчас возвратиться Дронов, она уже глухо ненавидела его, чутьем угадывала, что несет он в их дом тревогу и ожидание опасности.

— Входите сюда, Сергей Тимофеевич, — шепотом пригласил Дронов, и в редеющем предрассветном мраке женщина напряженно всмотрелась в неожиданного гостя.

— Здравствуйте, Олимпиада Дионисиевна, — вежливо сказал вошедший. — С божьим праздником вас.

— А какой еще божий праздник? — вяло спросила Липа.

— Как какой? После двенадцати ночи ведь началось воскресенье.

— Разве? — подавленно вымолвила Липа. — Мы в этом подвале уже путать начали и числа и дни. Живешь в каком-то оцепенении и не знаешь, когда оно кончится, да и чем тоже.

— Зачем же так мрачно, хозяюшка, — усмехнулся пришелец. — Я, например, могу точно вам сказать чем.

— Попробуйте, если вы такой провидец, — пожав плечами, грустно откликнулась женщина.

Гость, не видевший ее лица, улыбнулся этой иронии, спокойно ответил:

— Нашей победой, бегством фашистов и освобождением Новочеркасска. Это я вам с точностью звездочета говорю, так же как и то, что Гитлера будут судить и вешать.

— Кушать хотите? — суховато спросила Липа, никак не комментируя его слова.

— Еще бы. Маковой росинки после вчерашнего обеда во рту не было.

— Я сейчас, как говорится, по сусечкам поскребу.

— А вот этого делать не надо, — весело остановил ее ночной гость. — На этот раз угощаю я, и угощаю щедро. — Сбросив с себя легкий шуршащий плащ, он извлек из карманов две банки свиной тушенки, пачку печенья и несколько плиток шоколада.

— Боже мой! — смягчившись, проговорила Липа. — Уж не волшебник ли вы.

— Как видите, есть немного и от волшебника, — самодовольно подтвердил незнакомец.

— Вот хлеба у нас только почти не осталось, — вздохнула женщина, но гость и тут не опечалился.

— Можно и этому горю помочь, — негромко проговорил он, доставая из карманов плаща свертки с заранее почему-то нарезанным хлебом.

Рассвет ужо лез в комнату, окаемок раскаленного красного солнца поднимался над займищем, высвечивая нехитрое убранство дроновской квартиры.

— Я пойду на кухню, — проговорила Липа, понимая, что здесь она сейчас лишняя. — Открою баночку и тушенку разогрею.

Проводив ее глазами, гость ласково коснулся холодными тонкими пальцами огромной руки Дронова.

— Не вешайте голову, красный богатырь. За последний взрыв партизанский штаб фронта к ордену вас представил. Можете дырочку сверлить на лучшей вашей рубашке.

— Да ну? — обрадованно заулыбался Дронов и тут же смущенно попросил: — Только вы ей не говорите, пожалуйста, Сергей Тимофеевич. Тревожить Липу не хочется.

— Любите? — усмешливо спросил собеседник.

— Не то слово, — жарким шепотом выпалил Дронов. — Жить без нее не могу. Если с ней что случится — под бомбежку попадет или еще что… гранатами обвешаюсь и под первый фашистский танк брошусь.

Гость помолчал, не сводя с него напряженного взгляда, и укоризненно поправил:

— Зачем же так? Фашистских танков пока еще много, а вы, Иван Мартынович Дронов, один. Нельзя так дешево отдавать свою жизнь. Мы же не Дон-Кихоты какие-нибудь.

— Дак ведь я же еще не отдаю, — нагнув голову, пробормотал Дронов.

— Ну, так заранее готовитесь к этому, если не исключаете самопожертвования из кодекса своего поведения. А нужно по-другому. Нужно так, чтобы враг в дребезги, а ты был жив. Чтоб враг харкал кровью, а ты ходил в победителях. Только так, и никак иначе. Вот в чем философия нашего партизанского бытия.

Вошла Липа, неся тарелки с горячей тушенкой и ломтиками выпеченного в немецкой полевой пекарне хлеба.

— Правильно вы молвили, дорогой товарищ. Двумя руками голосую за эту вашу точку зрения. Чего же хорошего, если человек заранее готовится пожертвовать жизнью и лишь во вторую очередь думает о том, как нанести врагу урон.

Пока шла трапеза, она с интересом рассматривала посеревшее от усталости, тревог и бессонницы лицо гостя. Ее тронула сдержанность и предельная деликатность, которая проявлялась в летучей улыбке, скользившей по его губам в тех случаях, когда в его присутствии говорили совершенно наивные, а то и нелепые вещи. Он улыбался с таким видом, будто бы заранее извинял говоривших за оплошность и показывал этой улыбкой, что не будет сердиться на их наивность и неглубокие познания. Освоившись, она неожиданно спросила:

— Сергей Тимофеевич, а это правда, что вы по заграницам много странствовали в качестве нашего разведчика?

Он осуждающе посмотрел на Дронова и укоризненно покачал головой с проблесками седины в еще густых, волной зачесанных назад волосах.

— Ах, Иван Мартынович, Иван Мартынович, — с укором проговорил он врастяжку. — Уже успели похвалиться своей осведомленностью.