Расплата

Снова взяла копию газетного листа с объявлениями. Пропала без вести... Тут же затрепетало в солнечном сплетении. Пропала, это не погибла! Пропала — это возможность появиться снова. Знать бы только наверняка, кто и зачем сделал из меня Боброву и чем это грозит вернувшейся Кобырковой.

Мучительно зажмурилась, потёрла ладонью лоб — мозг кипел. Сгребла листы, сунула в файл. Нет больше сил, всё потом! Утро вечера мудренее. А сейчас, внутри, там, куда до этого было напихано всё, что только можно — и ненависть, и надежды, и желание узнать, и тревога, — осталась пустота. И от этого стало вдруг холодно и непривычно. Чем себя наполнить теперь?

* * *

Застала Николоса за чтением. Лампа под потолком выключена, но на книгу прицеплена какая-то штука, вроде маленького фонарика, мягко освещающая нужную страницу. Алёшка спал. Я поправила на нём одеяло, достала из пакета свои вещи — завёрнутые в полотенце зубную щётку, мыло и ночную сорочку, и, робко улыбнувшись Нику, ушла в душ.

Купалась на автомате. По крови разливался мандраж. Что мне теперь делать, как себя вести? Чего, после двух огромных, оказанных мне услуг, ожидает от меня Николос и ожидает ли вообще?

Когда вернулась, в комнате было темно, и это очень хорошо! Тюремная сорочка для сна — это отдельная тема: мешок из грубой неотбелённой бязи с дырками для рук и головы. Повесила полотенце на спинку стула возле обогревателя, как бы отгородившись этим от кровати Ника, и забралась под одеяло к Алёшке. Он спал, отвернувшись к стене, — крепко, спокойно, и это радовало. Я уткнулась носом в его затылочек, и замерла, прислушиваясь к тишине в комнате.

Интересно, Николос спит? Нет, не так... Интересно, почему мне интересно, спит ли Николос?

По венам всё тот же мандраж. Сердце колотилось как сумасшедшее, я даже боялась, что моё рваное дыхание выдаст меня с головой. Сдерживала его, и от этого ещё больше задыхалась. Та пустота, что совсем недавно разверзлась у меня в груди, стала вдруг особенно невыносимой, требующей заполнения. Я вдруг почувствовала себя маленькой беззащитной... женщиной. До слёз. Я чувствовала себя женщиной! Впервые за три с половиной года — не во сне, а наяву. И мне отчаянно нужен был мужчина. Не секс, но объятие, запах, дыхание в шею, одно на двоих одеяло. Всего-то! Разве это более безумно, чем просьба усыновить чужого ребёнка? Разве это более ненормально? И разве это менее ожидаемо?..

Затаила дыхание, считая до десяти. Что ты теряешь, глупая? Совесть и образ приличной женщины? Ерунда. Всё, что ты сейчас действительно теряешь -- это женщину в себе.

...Бесшумно присела на его кровать, и он тут же молча повернулся ко мне, приподнял руку, открывая одеяло, словно приглашая... и я так же безмолвно скользнула в его горячие недра, в умелые мужские объятия и крепкое желание...

* * *

Немец ли, русский... Мужик, и этим всё сказано. Он заснул почти сразу — едва только сполз с меня, и я, осторожно выбравшись из-под его руки, тут же вернулась на свою кровать. Щёки пылали. Помятое тело всё ещё таяло в неге, кожа хранила следы его губ и ладоней, низ живота тянуло сладкой наполненностью. Ну и пусть не было оргазма, я его и не ждала. Я просто снова чувствовала себя живой. И понимала теперь, что это моё право. И эти три дня тоже мои, а потом — будь, что будет.

Под утро Алёшка начал кашлять и капризничать. Я сначала возилась с ним, а потом, успокоив и убедившись, что он снова уснул, сбежала в туалет, приводить себя в порядок. Нет, ну в самом деле, не могла же предстать перед Николосом в таком виде — заспанная, нечесаная, да ещё и в этом жутком ночном мешке?

Какое же это милое, давно забытое состояние — желание нравиться... Мозги от него набекрень! И понимала же, что то, что случилось ночью, ничего не значит — ни сейчас, ни потом, — а всё равно с лица не сползала улыбка.

Это не было случайностью — Ник рассчитывал на секс, а иначе, зачем бы ему презервативы под подушкой, да? Но, Господи, какая разница? Кому от этого плохо? Оба взрослые, оба свободные, оба хотели. Чего ещё?

Правда позже, когда Ник проснулся, я всё равно почувствовала себя неловко. Не могла поднять на него взгляд, всё прикрывалась вознёй с Алёшкой. Николос же вёл себя обыкновенно. Так, словно ничего между нами и не произошло. И это с одной стороны радовало, а с другой — задевало.

Но надо отдать ему должное, он явно приехал не просто потрахаться — он действительно знакомился с Алёшкой. Они снова играли в железную дорогу, ходили гулять, рассматривали детскую книжку.

— У тебя правда нет своих детей? – не выдержала я. — Надо же... А ощущение такое, что у тебя их полный дом!

— У меня много племянников. К тому же, дети тоже люди, только более настоящие. Поэтому с ними проще.

Такой подход, конечно, радовал, и единственное, что всё-таки смущало — Ник упорно разговаривал с Алёшкой исключительно на немецком.

— Он же не понимает тебя. Какой смысл?

— Маша, мы с ним знакомимся. И он имеет право знать, что ждёт его дальше и слышать немецкую речь. Так лучше для него самого.