Расплата

— Подвела аккуратность, сызмальства к ней приучен. Пленные грязные, мятые, на многих лохмотья, а я чистый, обмундирование в полном порядке. Содержал себя так, как положено красному командиру, а получилось во вред. Думаю, на мою фигуру тоже обратили внимание.

Действительно, медведь медведем. Высоченный, коренастый, руки длинные, на широкоскулом лице глаза посажены узко. Волосы — словно шерсть, и ни одного седого.

— Значит, подвели чистота и аккуратность. А как же ранение в правое бедро, о котором показывали на первом допросе?

— Я уже сознался, что дал неправильные показания о ранении. У меня все было иначе.

— Уточните, как же было в действительности?

— Еще раз показываю. В непрерывных боях наш полк потерял почти всех бойцов и командиров, от моего взвода осталось три красноармейца, не было патронов. Решили выходить из окружения самостоятельно, по одному. Я пошел на Чертков, там у меня осталась жена; хотел переодеться в гражданское и пробираться через линию фронта. Не дошел: полицай задержал и сдал немцам.

— Вы же были командиром. Почему бросили бойцов?

— Какой я командир! Перед войной закончил краткосрочные курсы, дали два кубаря и назначили взводным. За душой всего четыре класса.

— Как же с четырьмя классами вас приняли на краткосрочные командные курсы?

— Опять-таки моя глупость. Я приписал себе семилетку, до войны искал работу полегче, хотел быть начальником, ходить с портфелем. Не получился портфель, стал сверхсрочным старшиной. Когда предложили пойти на командные курсы, думал о том, как буду носить хромовые сапоги, шерстяное обмундирование, портупею и все такое прочее. Однако не думайте, что плохо воевал. Лично сбил два фашистских самолета.

— Как это сбили?

— А вот как. Началась война, фашистских самолетов тьма-тьмущая. Гоняются за каждым красноармейцем. Подобрал я ручной пулемет убитого красноармейца Федорова и сбил два «мессера».

— Сразу два?

— Почему сразу? В один день — один, в другой день — второй. Жаль, патроны закончились.

— Почему же такой смелый командир бросил своих красноармейцев, а не повел их к линии фронта?

— Некуда было идти. Кругом полно немцев, полицаев, бандеровцев.

— А как же в одиночку рассчитывали добраться до фронта.

— Одному проще. Легче спрятаться, добыть пищу.

— Где вас задержал полицай?

— В лесу, километров пять от Черткова.

— Сбивали самолеты, а с полицаем не справились!

— Он был с винтовкой, я безоружный. Стал бы сопротивляться, полицай сразу бы прикончил, а я мечтал еще повоевать с фашистами.

— Мечтали воевать с фашистами, а в лагере военнопленных согласились стать комендантом полиции.

— Выхода не было! Всех командиров расстреливали, не дал бы согласия — и меня б тут же прикончили. Решил согласиться, чтобы потом убежать.

— Почему не бежали?

— Возможности не было: стена, три ряда проволоки, охрана, собаки.

— Начальник лагерной полиции имел право выходить в город.

— Так это когда было! Немцы до того запутали, что оставалось не бежать, а вешаться…

— Почему именно вам предложили стать комендантом лагерной полиции? Кто предложил?

— Я уже объяснял. Назначили случайно, за аккуратность и внешний вид. Комендант шталага майор Обертель так и сказал при назначении.

— А до Обертеля кто-нибудь с вами беседовал о службе в полиции?

Взглянул Якушев исподлобья на следователя. Раз спрашивает, видимо, что-то известно!

— До Обертеля со мной беседовал какой-то эсэсовец. Потом мне стало известно, что это штурмфюрер из гестапо, искал в лагере командиров, коммунистов, евреев.

— О чем он с вами беседовал?

— Расспрашивал, кто я такой. Я рассказал все как есть.

— Какую назвали национальность?

— Свою, русскую.

— А вы русский?

Снова подвох, расставляет капкан! Приклеенная улыбка не может скрыть озлобленности Якушева.

— Считаю себя русским, другого языка не знаю.

— Кто ваши родители?

— Мордва немытая, — цедит сквозь зубы Якушев. — Так, может, мне нельзя быть русским?

— Национальность — не звание и не орден, не дается за заслуги. В нашей стране равны все национальности. Удивляет другое: как вы могли отказаться от своих предков?

— Я не отказывался, не думал об этом. Для меня национальность не имеет никакого значения.

— Во время беседы с гестаповцем вы действительно назвали себя русским?

— А как же!

— Снова, Якушев, темните. Ведь вы назвались не русским, а татарином, — протягивает Харитоненко немецкий документ из архива.

Гестаповская анкета! Якушев встревожен не на шутку. А впрочем, плевать, пусть выясняют у штурмфюрера Штольце, почему так записал.

— Не знаю, зачем эсэсовец так записал. Я сказал ему то же, что и вам.

Якушев избегает слова «гестаповец», хотя не жалеет, что упомянул о гестапо. Следователь должен понять, что всем командовало гестапо, а он, комендант полиции, был ничто, козявка.

— Анкета вами подписана?

— Мог подписать что угодно. Я по-немецки не понимаю.

— Сами подумайте: к чему гестаповцу было изменять вашу национальность?

— Не знаю, пусть сам об этом расскажет.

— Он спрашивал, кто ваш отец?

— Спрашивал. Я сказал чистую правду: отец до колхоза был бедняком.

— Ав анкете написано: сын попа. Опять гестаповец набрехал?

— Конечно!