Расплата

Вспомните свое выступление 23 ноября 1941 года в «Сентрал Плейс Нью-Йорк сити» на праздновании пятнадцатилетия общества «Днестр». Вы не могли его забыть, потому что были главным оратором и тоустмастером. Ваши антисемитские выпады шокировали многих присутствующих. Украинская общественность города вас осудила, после этого не все с вами здоровались.

Мучает ли вас совесть теперь, после выполнения фашистами своей изуверской программы — уничтожения шести миллионов евреев Европы? Вряд ли. Друзья у вас остались прежние. В 1971 году вы были избраны заместителем председателя «Комитета объединенных американо-украинских организаций», являющегося отделом УККА — «Украинского конгрессового комитета Америки». В 1974 году вы вошли в оргкомитет «Недели порабощенных народов», в 1976 году — в совет УККА, с 1978 года вы — казначей Украинского института Америки. Как адвокат, казначей и один из сподвижников президента УККА Льва Добрянского внесли свою лепту в «фонд защиты» бывших гитлеровцев из украинских националистов. А ведь знаете, что их руки по локоть в крови украинцев и евреев Галиции. Вы дружите с убийцами, для вас они — «жертвы Советов». И как не дружить, ведь убийцы исповедовали идеологию, насаждаемую вами многие годы. В вашей компании немало таких идеологов. Хотя бы Антон Драган, многолетний сотрудник и бывший редактор «Свободы», на страницах которой вам не раз отводилось видное место. В годы войны Драган с благословения гестапо редактировал в Берлине нацистскую газетку «Украинец», разжигавшую антисемитские страсти. Тогда он еще жил под своим именем — Андрей, под своей фамилией— Луцив. Что ж, времена изменились, Луцив стал Драганом и, прибыв в США, подключился к «Свободе». Вы тоже в своих выступлениях больше не восхваляете Гитлера, стали «демократом» и защитником «угнетенных народов».

Глава тринадцатая

1

— Свидетель Шерстогубов! — обращается Харитоненко к коренастому мужчине с отполированной кожей лица и чуть выпяченными губами. — Знаете сидящего напротив вас человека?

— А как же. Андрей Емельянович, комендант полиции нашего лагеря.

— А вы, обвиняемый Якушев, знаете этого гражданина?

— Впервые вижу!

— Андрей Емельянович, побойтесь бога! — Шерстогубов укоризненно покачал головой, а улыбка расплылась до самых ушей. — Как это впервые видите, если я цельный год состоял у вас заместителем. За ту проклятущую службу отбухал двадцать годков, а вы признавать меня не хотите.

— Этот человек меня с кем-то путает, — с безразличием отвечает Якушев.

— Четыре дня вы, Якушев, твердили, что находились не во львовском, а в каменец-подольском лагере военнопленных. Только после трех очных ставок сознались, что вы — это вы. Не уйти и от службы в полиции: изобличает не один Шерстогубов, будут очные ставки с другими бывшими полицейскими лагеря.

— С кем? — спокойно выясняет Якушев.

— Для начала с Архиповым и Федченко — вашими передовиками. После отбытия наказания будут рады повидаться с начальником.

— Гражданин следователь! Шерстогубов правильно сказал. Был начальником лагерной полиции Цитадели. Скрывал потому, что фактически ни в чем не виновен.

— Это как не виновен! — с удивлением переспрашивает Шерстогубов. — Меня втянули в грязюку, а сами не виновны?

— Вопрос ясен, переходим к следующему, — прерывает Харитоненко. — Расскажите, Шерстогубов, как в лагере производился отбор поступающих пленных?