Расплата

Бывшие лагерные полицейские Архипов и Федченко, уже отбывшие наказание, показали, что Якушев участвовал в массовых казнях. Когда у края могилы пленные советские воины выкрикивали: «Да здравствует Советский Союз!», Якушев орал, стреляя в них: «Да здравствует Гитлер!» В лагере изо дня в день издевался над пленными, принуждая израненных, больных, обессиленных бегать и ползать. Тех, кто уже не мог двигаться, топтал, избивал дубинкой, приговаривая: «Выбиваю советский дух!» Резиновым шлангом избил Яговенко, на всю жизнь оставив отметины; по заключению судебно-медицинских экспертов, на спине Яговенко пятнадцать рубцов от заживших ран. Многие пленные от побоев погибли. Еще бы: сытый, сильный, вооруженный Якушев — и умирающие от голода, холода и болезней…

По приказу майора Обертеля на стене Цитадели было выведено огромными черными буквами: «Отсюда один путь — на кладбище». Якушев усердствовал, всемерно ускорял этот путь. Чрезвычайная комиссия по расследованию фашистских зверств обнаружила на стенке одной из камер Цитадели предсмертную надпись: «Доблестная Красная Армия, тебя ждут с нетерпением не только народы, но и военнопленные, которые обречены на голодную смерть. Как тяжело умирать!»

2

Генерал Шевчук с любопытством рассматривает сидящего поодаль от стола Мисюру.

— Решил удовлетворить вашу просьбу, хоть так и не понял, для чего написано это заявление.

— Гражданин генерал! — вскакивает со стула Мисюра. — Спасибо, что нашли время принять! Хочу лично доложить о раскаянии, о своей вине и преступлениях фашизма.

— Очень похвально! — в голосе генерала нескрываемая ирония. — Садитесь, нечего передо мной тянуться: не в одном войске, нас разделяет линия фронта.

— Разделяла, когда-то разделяла! — подчеркивает Мисюра, садясь на стул и положив на колени руки. — Все послевоенные годы мы в одном войске. Не сравниваю, гражданин генерал, свой скромный труд с вашей государственной деятельностью, но вносил посильный вклад в наше общее дело.

— Ваш «вклад» — одна из тем нашей беседы, но начнем с раскаяния.

— Я готов!

— На очной ставке со свидетелем Бердичевским вы дали правильные показания?

— Так точно!

— Подтверждаете свои показания на очных ставках со свидетелями Сулимой и Недобой, с обвиняемым Лясгутиным?

— Так точно, гражданин генерал!

— Вот давайте разберемся, — предлагает Николай Петрович. — Очные ставки произведены после вашего заявления. Зачем они понадобились следователю?

— Не знаю, гражданин генерал.

— Неужели? Знаете, Мисюра. О раскаянии вы только писали, но не каялись. Убедились на очных ставках в доказанности вашего участия в массовых убийствах узников гетто Ленчны, Дрогобыча и Наварии — тогда стали давать правдивые показания. Вот как выглядит ваше раскаяние.

— Виноват! — опустил голову Мисюра. — Не хватало сил сразу все рассказать. Стыдно не только рассказывать, стыдно вспоминать весь этот кошмар.

— Нет, Мисюра, дело не в стыдливости, а в тактике вашей защиты. Вы ведь решили каяться не в своих преступлениях, а в злодеяниях Гитлера, Гиммлера, комендантов Вильгауза и Гебауэра, то есть в содеянном другими. Решили, что нет свидетелей ваших преступлений, не учли показаний других вахманов. Не сомневались, что узники гетто Ленчны расстреляны все до единого: сами добивали последних. А вам дали очную ставку с Бердичевским. Вы твердо знали, что убиты все узники Наварии. Однако забыли, что на кирпичном заводе работали не только узники. И вам дали очные ставки с Сулимой и Недобой. Так же получится при допросах о других преступлениях. Все доказаны, иначе следователь не предъявлял бы. Это, так сказать, вам для размышления, а теперь побеседуем о послевоенных годах. Итак, по-вашему, все это время мы с вами делали общее дело?

— Тут не может быть сомнений! — восклицает Мисюра. — Моя послевоенная жизнь у всех на виду.

— Смотря о какой жизни говорить, — замечает Николай Петрович. — Одна ваша жизнь действительно была на виду, это работа на публику. Истинная же, как и раньше, была враждебной нашей стране. Вы, Мисюра, и теперь готовы служить врагам Советского государства.

— Гражданин генерал, зачем же, извините, возводить напраслину?

— Напраслину! Тогда объясните, откуда у вас такое богатство? — интересуется генерал.

— Личная собственность разрешена Конституцией, и я уже объяснил следователю, как она приобретена, — с достоинством напоминает Мисюра.