Расплата

Освобожден по состоянию здоровья! Вспоминается военная молодость, сражение за Львов. Вместе с майором Никитиным, лейтенантом Макаровым и другими чекистами ворвались тогда в здание гестапо и в сейфе № 11 обнаружили эсэсовские фотографии зверств, совершенных в Яновском лагере. «Зачем фотографировали?» — спросил Макаров. «Думали — для истории, оказалось — для суда!» — ответил Никитин. К сожалению, многие избежали суда, состоялась пародия на правосудие. Надо напомнить полковнику Макарову его лейтенантский вопрос. Николай Петрович достал альбом с фотографиями. Развесистый дуб окружен скамейками, с веток свисает множество петель. В этом «ателье самообслуживания», как любил шутить Гебауэр, каждому узнику предоставлялась возможность повеситься. Многие пользовались этой возможностью. Гебауэр гордился своим изобретением. Вот еще одна фотография: строй узников, Гебауэр и пять больших бочек. В декабрьский мороз комендант отобрал пять «неисправимых грязнуль» — больных, дрожащих, посиневших от холода, приказал раздеться и залезть в эти бочки с водой. Там и замерзли. Вошли ли они в счет двадцати двух убитых Гебауэром?

В 1967 году суд присяжных Саарбрюккена судил шестнадцать эсэсовских палачей Львовщины: Вальтера Шерляка, Эрнеста Пройса, Карла Бебке, Карла Ульмера, Петера Блюма, Романа Шенбаха, Адольфа Эппле, Эрнеста Гайниша, Адольфа Колянко, Ганса Зобота, Мартина Битнера и других. Во время суда почти все ночевали дома, после суда ночуют там же. Не понесли наказания помощник коменданта Яновского лагеря штурмфюрер Рихард Рокита и эсэсовец Грисбах. Где они? Может, Грисбах стал завсегдатаем ресторана, рассказывает о былых достижениях в «спорте», ведь когда он брался разрубить пополам десятилетнего мальчика, эсэсовцы лагеря заключали пари. Может, любитель музыки скрипач Рихард Рокита, как когда-то в Варшаве, вновь играет для ростей ресторана. Просто ради развлечения, не из нужды, ведь увез немало ценностей, принадлежавших узникам. А может, создал любительский оркестр, разучил с музыкантами «Танго смерти» и в интимном кругу рассказывает, как под эту чудесную музыку очищал жизненное пространство в Лемберге. Наверное, нашли применение и другие таланты эсэсовцев. Не хранится ли у Петера Блюма длинная плеть, известная каждому узнику лагеря. Эта плеть, змеей захлестнув шею ечередной жертвы, душила ее. Человек корчился в агонии, Блюм веселился, наслаждался своей ловкостью. Затем упрекал задушенного: «Не надо было меня волновать!» Демонстрировал ли вам, господа судьи, Петер Блюм свою плеть? Вряд ли. Зачем злоупотреблять снисходительностью Фемиды…

Глава восьмая

1

Три шага вперед, три шага обратно… Сегодня камера кажется особенно тесной. Обидно Мисюре. Ведь тридцать пять лет все шло хорошо, не делал промашек… Вернее, была промашка, в самом начале, в Веймаре: не надо было переезжать в советскую зону. Жил бы у американцев и не тужил. А почему не остался? Побоялся своей малограмотности, того, что будет жить хуже негра, пропадет с голода. На черный день имел кое-какой капитал, да боялся, что американцы найдут, заберут, могут и повесить. Тогда не знал, что в США они — не полицаи и не вахманы, а пострадавшие от Советов. Однако прошлого не воротишь, надо думать о сегодняшнем дне. Харитоненко прощупывает по миллиметрам всю послевоенную жизнь, ищет слабинки. Какие?

Из американской зоны Германии добровольно переехал в советскую зону, убедительно разыграл узника, успешно прошел проверку. Стал работать в сельскохозяйственной команде фильтрационного пункта, с удовольствием вновь почувствовал себя крестьянином. Да и как было не радоваться: опасность миновала, широкий брезентовый пояс на месте, в карманчиках пояса разложены доллары, царские золотые десятки, бриллиантики, золотые колечки, часики. Этот груз, хоть и опасен, радовал: сулил обеспеченную жизнь.

Освоившись в команде, к старым ценностям присоединял новые. Легко добывал эти ценности: кругом голодные немцы, а недавние узники — на усиленном питании. При фашистах извлекал свою выгоду из кнута, при Советах — из хлеба. Все шло хорошо, пока… Однажды, дежуря на кухне, в посудомойке стал укладывать в корзину буханки и вытащенное из супа мясо. Зашел повар Пугач:

— Что, гад, делаешь?

Знал Пугача, решил сыграть на его глупости:

— Все равно не съедят, лучше отдам голодным.

Пугач оказался несговорчивым, схватил корзину:

— Брешешь! Пошли к командиру, он разберется.

— Не надо поднимать шум! — просит Пугача, пытается с ним поладить: — Дам для жены хороший гостинец.

Пугач — кулаком в морду:

— Хочешь, подлюга, меня купить?!

Показал бы паршивому повару, как надо драться, да сдержался. Стерпел. Жалобит голодными немцами, стыдит несознательностью. Подоспел на подмогу пожилой доходяга, тоже совестит Пугача:

— Чего к человеку пристал? Может, вправду хотел помочь людям.

— Он поможет! — возмущается Пугач. — У него под койкой два чемодана, набитые барахлом, — вот какая его жалость к голодным.

Повел повар всю компанию к чемоданам. Некуда деваться — начал плакаться:

— Дома голые-босые, немцы забрали все до нитки.