Расплата

Зажили дружно, хозяйственно. Что в колхозе положено, Степан отрабатывает, дома же изо всех сил старается. Несколько раз съездил в Очаков — остался доволен: подкопилось деньжат.

Зашел однажды Василий Петрович, как раз начали ужинать. Степан приглашает:

— Садитесь, батя, с нами вечерять!

— Спасибо! — отвечает старик, присаживаясь к столу. — Я к тебе, Степа, по делу. Роман совсем занемог. На трудодни почти ничего не дают, на его пенсию можно купить разве что дырку от бублика. Надо бы его подкормить.

— Надо подкормить, — соглашается Степан.

— А подкормить нечем, — объясняет Василий Петрович, хотя и так все понятно. — Может, поможешь мучицей: как-никак брат.

— И мне… в колхозе… ничего не дают, — заглатывает Степан одну за другой галушки.

— Оно-то так, однако… — лицо Василия Петровича покрывается красными пятнами.

Анна и Леночка уставились в тарелки: еда не идет в рот.

— Степан! — робко говорит Анна. — Надо бы помочь.

— Сам знаю! — зло обрывает Степан. — Только одного не пойму: я страдал в фашистском лагере, а вы тут так нахозяйничали, что ко мне прибежали за помощью.

— Спасибо, сынок, я пойду, — поднялся отец.

— Подожди, батя! — хмуро промолвил Степан и вышел на кухню. Вернулся через несколько минут, вынес в торбе немного кукурузной муки:

— Возьми! Дал бы больше, самим нечего есть.

Молча взял торбу Василий Петрович и, не простившись, ушел.

Обиделся отец. Больше не ходит к сыну. Вскоре Роман помер.

В хмурый ноябрьский день сорок восьмого года к правлению колхоза подкатил незнакомый «виллис». Через полчаса машина подъехала к дому Прикидько. Начался обыск. Безучастно сидит Степан на лавке, смотрит в окно.

Оперуполномоченный капитан Шелкуненко составил протокол, предлагает Прикидько одеться.

— За что вы его? — плачет Анна. — Он тихий, смирный, его пьяным никто не видел.

— Перестань! — обрывает Прикидько жену. — Разберутся — отпустят, за мной нет греха…

На допросах Прикидько отрицает вахманскую службу, объясняет без возмущения:

— Люди зря наговаривают, прошу проверить. Страдал в Хелмском лагере, затем перегнали в другой, потом отдали бауэру Штольцу, больше двух лет на него батрачил.

— Вы не работали у Штольца, — говорит следователь. — В наших руках архивы СС и полиции генерал-губернаторства и дистрикта Галиция. Вы меня поняли?

— Зачем мне ваши архивы? Знать их не знаю.

— Вот документ о зачислении вас в школу охранных войск СС в Травниках, а это подписанная вами анкета, — протягивает следователь документы.

— Нечего мне глядеть. Не знаю никаких документов. Не моя подпись, не мой палец.

— Ознакомьтесь с заключением дактилоскопической экспертизы о том, что отпечаток сделан большим пальцем вашей правой руки.

— За деньги можно все написать.

Много дней отрицал Прикидько вахманскую службу. Когда арестованный вахман Самохин на очной ставке заявил, что вместе учились в Травниках и несли службу в Яновском лагере, Прикидько сознался:

— Ну, был сторожем в Яновском, только никому ничего плохого не делал.

— Не сторожем, а вахманом, — уточнил следователь. — В фашистском концлагере мучили советских людей.

— Стоял на вышке. Тех, кто был в лагере, не видел.

— Как долго служили в войсках СС?

— В сорок третьем году фашисты арестовали, увезли в Германию, посадили в какой-то лагерь. Оттуда бауэр Штольц взял на работу.

— За что вас арестовали фашисты?

— Не знаю. Я им ничего плохого не делал.

За службу в охранных войсках СС, охрану и конвоирование узников Яновского лагеря приговорили Прикидько к двадцати пяти годам лишения свободы и направили в исправительно-трудовой лагерь. В пятьдесят третьем пошли по лагерю слухи, что освобождают невинно осужденных. Прикидько нашел грамотея, и тот под его диктовку настрочил жалобу. Все лагерные разговоры Прикидько переделал на свой лад: мол, стал жертвой культа, органы заставили давать ложные показания. Написал грамотей по просьбе Прикидько, что вся его семья сражалась с фашистами, брат Николай убит в бою, брат Роман скончался от ран, он, Степан, был в боях тяжело ранен и мучился в фашистском плену, отец, заслуженный колхозник, остался без помощи.

Пересмотрели дело, все-таки признали виновным, но применили амнистию.

Харитоненко досконально выяснил, как жил Прикидько, вернувшись в Чабанку. Стал еще более молчаливым, замкнутым. На вопросы односельчан, где пропадал, что стряслось, односложно отвечал: «Взяли за культ. Теперь культ закончился, и меня отпустили».