Расплата

Когда он успел исчезнуть? Я не отрывал взгляда от окна и все же пропустил момент, когда он скрылся. Не слушая препирательств Зуры и Кахи, я глядел на клочок ветреного неба, открывшегося с этого балкона…

Каждый человек — независимая вселенная, сгусток мысли и материи — словно ястреб пронесся, мелькнула беспричинная мысль, и я последовал за ее течением. Человек — тот же космос, где все ежесекундно разрушается и создается, находясь в беспрерывном движении, но общая картина и закономерности не меняются коренным образом, во всяком случае, в нашем представлении. С исчезновением того карлика, который только что выглядывал из окна, ничего не изменилось вокруг, потому что остался сад, который он видел только что, остался дом, из окна которого он только что выглядывал, остался я, минуту назад наблюдавший за ним. Тот человек, возможно, выглянет еще раз, но вот умер дядя Ираклий, оборвалась его жизнь, отгорели и угасли его порой мучительные, порой счастливые страсти, и все это сгинуло почти незаметно, словно никогда не существовало. Уничтожен индивидуальный мир человека, но что такое этот крохотный мир по сравнению с тем, что остается?

Я глядел на серое небо. До сознания смутно доносился разговор между Зурой и Кахой. «Деньги я тебе дам», — словно из-за тридевяти земель долетели слова Зуры… За этим серым небом простиралась черная бесконечность, страшная и неведомая, для которой не существовало смерти дяди Ираклия. Беспорядочные мысли мешались в голове, почему-то я упорно повторял про себя: «Один ушел, другой придет в этот прекрасный сад…» Потом я понял, почему привязались ко мне эти строки — я не разделял сейчас выраженной в них мысли. Смерть каждого человека вызывает невосполнимые качественные изменения, каким бы незначительным и незаметным ни был при жизни умерший. На первый взгляд незаметен и обмен веществ в организме, но ведь результат его весьма существен. Правда, один ушел, другой придет. Это закономерность, но она далеко не безболезненна…

— Не так ли, Тархудж? — ощутил я на плече руку Зуры.

— А?

— Небольшие поминки все-таки необходимы, если не здесь, то в ресторане. Что ни говори, а без этого не обойтись…

— Ты прав, — механически ответил я, снова уходя в свои мысли.

…Поэтому мне кажется, что смерть дяди Ираклия — все же большая потеря, хотя мир и человечество как будто ничего не потеряли, возможно, даже создали другого, ибо лишь для человека не существует возмещения смерти. Поэтому для меня невосполнима утрата дяди Ираклия, Цотне, Важа; я знал и любил их. И оттого, что я любил их, мне невозможно встать на объективную точку зрения и равнодушно воспринимать их уход. Кто знает, может быть, любовь препятствует познанию истины, может быть, для постижения ее необходимо полное хладнокровие? Но равнодушие не человечно. Тогда получается, что животное ближе к истине, человек отчужден, удален от природы, а разум подобен недугу, несущему страдания. Если так рассуждать, выходит, что мышление не естественно, естественна животная покорность, но разве современный человек может, сложа руки, покоряться судьбе? Разумеется, нет. Он не может существовать без любви и пусть даже тем самым приковывает себя ко всему преходящему, и если эта любовь отторгает его от истины, существующей вне и независимо от его сознания, я предпочту ту истину, которую создал он сам. Все это было как будто ясно, лишь с одним я не мог примириться — почему должен был так жестоко страдать человек, подобный дяде Ираклию — добрый, чуткий, благородный? Если жизнь одинаково безразлична ко всем, тогда какой смысл в доброте и благородстве? Как видно, жизнью все-таки управляют другие законы, другая истина, а не та, которую создал человек.

Я встал и посмотрел на Каху. Мы были одни. Зуру отозвали с минуту назад.

— Жизнью управляет рок, а не нравственные законы, не так ли? — с улыбкой спросил я Каху.

— Так. Господь знает, что умствования мудрецов суетны, — добавил мой друг.

Я улыбнулся. Он еще не забыл свое любимое изречение. Опершись о перила, Каха сосредоточенно курил. Он выглядел уставшим и похудевшим. У меня почему-то заболела поясница, я положил руки на пояс и потянулся.

— Эх, не могу понять, как должен жить человек? — сказал я. Когда я произносил эти слова, передо мной встало лицо дяди Ираклия, я думал о распаде их семьи.

— Спокойно, — ответил Каха.

— А если покой невозможен?

— Значит, спокойная жизнь не твой удел.

— Только и всего?

— Пожалуй.