Расплата

— Нет, я никак не могу согласиться с утверждением, что я, или мои люди, или люди Фабра, — он бросил быстрый взгляд на полицейского, — не выполнили своих обязанностей. Мы не спускаем глаз с местных главарей фундаменталистов. И не только в Эксе. В Париже, Марселе, Тулоне, Лионе — везде. Господи, да мы их все время под колпаком держим. Я ведь уже говорил: это побоище было спланировано как военная операция, вот откуда наше замешательство. Но ОРБ великолепно справились с ними и быстро навели порядок.

— Ваша преданность своим подчиненным крайне трогательна, Вадон, — сыронизировал президент, — но разве кто-нибудь из нас подверг сомнению действия и компетенцию ОРБ? Они столкнулись с трудностями и, как вы сказали, отлично с ними справились. — Он взглянул на Потра, и здоровая половина его рта изогнулась в слабом подобии улыбки. — Но мы все никак не можем понять, почему вы санкционировали демонстрацию? Это во-первых.

— А под каким приемлемым предлогом я мог бы запретить ее? — Вадон откинулся на спинку стула с хорошо разыгранным раздражением. — Де Медем пообещал, что демонстрация будет мирной, и сдержал свое слово. Господи, да вы же сами все видели. Разве это была толпа горлопанов, размахивавших свастиками? Приличные мужчины и женщины, воспользовавшиеся своими правами. Кажется, в нашей стране это не возбраняется? — Он вгляделся в безучастные лица и тяжело вздохнул. — Знаете, что мне все это напоминает? — Он помолчал. — Демонстрации, возвратившие к власти генерала де Голля.

— Ха! — насмешливо фыркнул Потра. — Вы делаете успехи, Вадон. Уж не пытаетесь ли вы сравнивать фашистскую дешевку с генералом де Голлем?

— А он и не думал никого ни с кем сравнивать. Правда, Вадон? — еле слышно спросил президент.

Вадон густо покраснел, а Потра расхохотался — грубо, вульгарно.

— Я действительно никого ни с кем не сравнивал, — забормотал Вадон, снова вскочив на ноги. — Но скажу, что вам всем следует быть готовыми к еще более ужасным беспорядкам. Полиция и службы безопасности работают на пределе и даже за пределами своих сил. У нас нет никакой возможности следить за каждым проклятым арабом, поселившимся в нашей стране. Мы держим под колпаком только их верхушку, и они это прекрасно знают. Никто из них вчера не вылезал из своей дыры. Даже по телефону они теперь не переговариваются — общаются только с глазу на глаз или через курьеров.

— А вот о Лиге, мне кажется, вы не столь хорошо осведомлены, — негромко заметил президент.

— Сейчас арабы его гораздо больше интересуют, — снова расхохотался Потра.

Вадон почувствовал головокружение, словно в него угодили камнем. По меньше мере дюжина различных выражений неуловимо сменилась на его лице. Он вцепился в спинку стула, долго не мог выговорить ни слова, лицо его побагровело.

— Я вам уже все доложил о том деле, — произнес он наконец, стараясь говорить со спокойным достоинством. Он взял себя в руки, лицо приобрело нормальный цвет. — Сотню раз уже рассказал и повторил каждому из вас, прессе и Бог знает кому еще, что я был фактически незнаком с тем человеком. Встречался с ним самое большее пять-шесть раз. Мне казалось, что он не пропускал ни одного благотворительного празднества или вечеринки. Я не мог избежать встречи с ним. Половина из вас, возможно, попадали в подобную ситуацию. — Странное, напряженное выражение исказило его лицо. — Вы все это прекрасно понимаете. Наше положение обязывает нас общаться с людьми, которые не всегда нам приятны. И никуда от этого не денешься. Он отличался от трех дюжин других посетителей, которых мы принимаем в течение дня и пожимаем им руки, только тем, что был арабом. Иммигрантом. Он, видно, вообразил, что это давало ему какое-то преимущество — словно он был каким-то полномочным представителем всех своих сородичей. Эдакий самозваный лоббист, защищающий их интересы. — Он снова махнул рукой в ту сторону, где несколько минут назад стоял телевизор. — Из всех занудных просителей, с которыми мне приходилось иметь дело, он, по-моему, был одним из самых настырных. Беспрестанно звонил мне по телефону. Я не мог принять его в министерстве, и он взял моду досаждать мне в помещении моей партии. Являлся туда по разным поводам, ходатайствовал за них. — Он скривил рот. — Понятия не имею, что он вообразил о себе. Если бы не это его гипертрофированное самомнение, он был бы просто ничтожным арабом-гомосексуалистом. — Неожиданная грубость покоробила слушателей, двое из них насмешливо переглянулись. — Вот кто он такой! Ничтожный араб-гомосексуалист, который не смог по-человечески распорядиться своей жизнью. — Последние слова Вадон произнес с такой страстной горячностью, что чуть не задохнулся.