Расплата

Я только кивнул. Отпустив мои руки, она встала, открыла шкаф и принялась доставать посуду. При этом она, ласково улыбаясь, продолжала разговаривать со мной, и странное, почти материнское тепло ее голоса манило меня, притягивало к этой чужой женщине, которая сейчас заботилась обо мне.

— Ты хороший парень, Тархудж, только очень распущенный… К тому же я замечаю, что ты любишь девочек…

Это было совершеннейшей выдумкой.

— Будь я на месте твоей тети, я бы, знаешь, что сделала? …Высекла тебя хорошенько и заперла бы дома. Брось Сумбата и его дружков, они тебя до добра не доведут. Разве они ровня тебе? Ты из порядочной семьи. Я потому учу тебя, что в матери тебе гожусь. Сколько лет было бы сейчас твоей матери?

— Сорок.

— А мне двадцать девять. Ну, если не в матери, так в старшие сестры, поэтому запомни, что я говорю — негоже гоняться за девочками…

Я не понимал, при чем тут девочки? Правда, в ту пору я водился с Сумбатом, но в глубине души всегда посмеивался над его поступками. Я был убежден, что никогда не стану делать того, что делает Сумбат. Я даже представить себе не мог, как это я начну нахально приставать на улице к девушкам… С удовольствием прихлебывал я сладкий чай, рот у меня был набит хлебом с маслом, и я не мог ответить ничего вразумительного. Насытившись, я избавился от противного головокружения, почувствовал себя значительно лучше.

— Коньяку выпьешь? — предложила Жанна, наполняя рюмку коричневатой жидкостью.

Мне случалось пробовать вино, но коньяк и водку — никогда, поэтому я отказался. Тогда Жанна выпила сама, встала из-за стола и принялась убирать посуду. Я снова пересел на тахту и протянул ноги к кафельной печи. Жанна унесла посуду, подошла к печке и долго, с лукавой улыбкой глядела на меня.

— А теперь одевайся. Провожу тебя, помирю с тетей.

Я поднялся медленно и нехотя.

— Не надо меня провожать, сам дойду, — сказал я.

— А не обманешь? В самом деле пойдешь?

Домой я не собирался, но и подумать о том, что снова окажусь на улице, было страшно. Я окончательно пал духом. Если бы Жанна пошла со мной — другое дело, но заявиться домой один я не мог.

— Ну, я пошел, — буркнул я и направился к вешалке.

— Я бы тебя проводила, да холодно, лень выходить, — зевнула Жанна.

Я снял с вешалки пальто. Подойдя к двери, Жанна пристально взглянула мне в лицо. Она была выше меня почти на голову. Та же лукавая, пытливая улыбка не сходила с ее губ, а я почему-то упорно глядел в пол.

— Знаешь что, Тархудж? По глазам ведь вижу, что ты врешь, — сказала она наконец. — Не похоже, чтобы ты отправился домой. Давай переночуй тут, а утром я сама сведу тебя к тете.

Она открыла шкаф, достала одеяло и подушку и постелила мне на тахте. Спать в чужой квартире было как-то непривычно. Жанна зажгла ночник и выключила люстру. Смутный зеленоватый свет падал на пол и на застеленную тахту. Комната сразу преобразилась, даже стены приобрели иную окраску. Я почувствовал себя совершенно чужим здесь и с грустью вспомнил о своей кровати, но стоило Жанне сказать, чтоб я раздевался и ложился, как я моментально подчинился, сбросил верхнюю одежду и нырнул под одеяло. Каменное напряжение сковало меня, и я понимал, что не смогу заснуть. Жанна надежно заперла входную дверь, пожелала мне спокойной ночи и удалилась в свою комнату.

Я слышал, как она снимала халат, чулки, слышал щелканье резинок и таинственный шорох белья. Слышал, как она причесывает волосы. Лежа с открытыми глазами, я глядел в потолок. Потом Жанна снова вышла из своей комнаты в короткой, прозрачной комбинации, открывавшей голые ноги, руки и грудь. Ее черные волосы разметались по плечам. Она босиком подбежала к шкафу и приоткрыла дверцу.

— Мне надо переодеть рубашку, зажмурься, чертенок, не смей подглядывать, — кокетливо приказала она.

Разумеется, я не закрыл глаза и видел, как она скинула тонкую, прозрачную комбинацию и осталась нагишом. Меня затрясло, как малярийного, зубы стучали. Потом я услышал совершенно спокойный, твердый голос Жанны — без тени волнения, но зато насмешливый:

— Тебе не холодно?

Я не ответил. Жанна приблизилась к тахте. Теперь на ней была длинная белая ночная рубашка, но я по-прежнему видел ее совсем раздетой, воспринимал, как обнаженную, и еле сдерживал себя, чтобы не кинуться на нее. Вместе с нестерпимым желанием я ощущал непреодолимый страх.

— Хочешь, вторым одеялом накрою?

— Нет, — еле вымолвил я и не узнал собственного голоса.

— Ты так дрожишь, я уж подумала, что тебе холодно, — засмеялась Жанна, потрепала меня по голове, выключила ночник, сказала еще раз: — Спи! — и ушла.