Расплата

Ночь мы кое-как пересидели у соседей и чуть свет снова были на берегу. Тело мое ломило от бессонницы. Моросил мелкий дождик. Занимался серый, непогожий день. Море было все такое же мутное и неспокойное. Низкие черные тучи сливались вдали с морем и небом. Все село собралось на берегу, особенно много было мужчин. Они громко, деловито переговаривались и курили. Мы затесались в толпу. Некоторые говорили, что надо переждать, покуда не уймется море, до тех пор, мол, ничего не сделаешь, в такой шторм на лодке не выйдешь. Другие предлагали разойтись по берегу, может быть, море выбросит труп. Каха попросил использовать и нас, и полчаса спустя мы с Кахой и еще одним местным парнем, нашим ровесником, шагали по песчаному берегу. Скоро деревенька осталась позади, потянулись пустыри. Альпинистские куртки плохо спасали от дождя, а на нашем спутнике и вовсе скоро не осталось сухой нитки. Ноги вязли в пропитанном водой песке. Мы с трудом продвигались вперед, внимательно вглядываясь в однообразное море и бесконечный берег. От возможности неожиданной находки мне заранее становилось не по себе, но все-таки хотелось найти то, что вчера еще было веселым, жизнерадостным ребенком, а сейчас бездыханное находилось где-то в морских волнах. «Если бы мы вчера не пустили его, если бы он заболел», — думалось мне, но безысходность и заключалась в том, что он был здоров и ничто не помешало ему своими ногами пойти навстречу смерти. Долго, не произнося ни слова, тащились мы вдоль берега, уйдя в собственные думы, и, наконец, уткнулись в высокий забор.

— Тут рыбхоз, — сказал наш спутник, — обойдем.

За забором виднелись опрокинутые баркасы, лодки и развешанные на веревках сети.

— Зачем обходить, может быть, его где-то здесь выбросило? — возразил Каха и перелез через забор.

Мы последовали за ним. Не успели мы пройти и сорока шагов, как какой-то мужчина, крича и размахивая руками, кинулся к нам, а подбежав, резко, как часовой, гаркнул:

— Назад! Сейчас же назад!

Каха попытался объяснить ему, зачем мы здесь, но мужчина ничего не желал слушать:

— Нельзя! — как заведенный повторял он, словно был не живым существом, а какой-то машиной.

У него были холодные, серые глазки и маленький острый нос, из-под шапки выбивались мокрые кудельки бесцветных волос. Каха еще пытался что-то объяснить ему, но:

— Приказано никого не пускать! — перебил моего друга остроносый.

— Плевал я на ваши приказы! — обозлился Каха. — Ребенок утонул, мы его ищем…

— Меня это не касается! Пусть тонет.

— Как это — тонет?! — поразился Каха.

— Вот так! Сейчас же очистите территорию!

И тут Каха изо всей силы ударил его в лицо, свалил на песок, набросился на него и вцепился в горло. Мне кажется, он бы задушил его, не окажись мы тут.

Этот сторож не знал Гиглу и, разумеется, нельзя было требовать, чтобы он наравне с нами переживал случившееся. Но он настолько равнодушно относился к чужой жизни, настолько был послушен приказу, что ничего другого знать не хотел. Что бы случилось, если бы мы прошли по территории хозяйства, а он проводил бы нас или помог чем-нибудь? Но нет! Для него не существовало ничего, кроме приказа, а приказ гласил: на территорию хозяйства вход посторонним воспрещен, и выполнение этого распоряжения представлялось ему самым святым долгом — вот и вся загадка. Ни шага в сторону. Он был жалким рабом жалкого приказа. Обстоятельства, приведшие нас сюда, делали бессмысленным суть этого приказа, мы же не на прогулку и не мешаться пришли сюда? Но маленький фанатик не хотел да и не мог этого понять. Поэтому он был зол и в те минуты отвратителен своей злостью и равнодушием.