Расплата

- Спрячь пугач-то, окаянный! - Вся дрожа от страха, Парашка вылезла из погреба. - Он тоже вот так в грудь наставлял. А кому умирать охота?

- Кто наставлял?

- Тимошка! - заголосила она, сморкаясь в грязный фартук.

- Какой Тимошка? Гривцов?

Парашка кивнула и еще пуще разревелась.

- Ну, хватит орать-то, говори, где он?

- В погребе тут сидел. Ушел с твоей бумагой.

- Как? Он был тут? - Василий грозно шагнул к ней. - И ты молчала? Шкура продажная! Собирайся, пойдем в Чека!

Парашка бросилась на колени:

- Не погуби, Вася! Ради Маши не погуби! Вить я ее от позора спасла!

- От какого позора? - Он сел на сундук, раздавив огарок свечи, забытый вчера Парашкой.

- Тимошка обманом вызвал ее из Кривуши, вроде тебя встречать, а сам ночью... - И она рассказала все, как было.

Василий до боли в суставах сжимал рукоятку револьвера. Потом медленно встал и, не замечая Парашку, все еще стоящую на коленях, пошел к двери.

...Чичканова в "Колизее" не оказалось. Прокофьев сказал, что его следует искать в казармах, где идет смотр Тамбовскому полку, который Киквидзе включает в свою дивизию.

Василий подошел к казармам в тот момент, когда полк был выстроен на плацу и повторял за Чичкановым священные слова красноармейской клятвы на верность Советской Родине, на верность социалистической революции.

- "Я сын трудового народа, гражданин Советской Республики... Если по злому умыслу отступлю от этого моего торжественного обещания, то да будет моим уделом всеобщее презрение и да покарает меня суровая рука революционного закона..."

Василий чувствовал себя виноватым. Он не мог простить себе, что так легко дал обмануть себя...

Над строем полка горело красное полотнище. "За власть Советов!" прочитал Василий дорогие его сердцу слова. Он перевел взгляд на суровое лицо Чичканова, обращенное к красноармейцам. "Зачем отрывать его от дела? Пойду в Чека", - решил Василий.

ГЛАВА ПЯТАЯ

1

Два дня Маша отлежала в горячке.

Как прибежала на заре, кинулась на постель, так и не поднималась до сих пор. Первую ночь все бредила, кого-то умоляла спасти Василия. Захар и Василиса Терентьевна поняли, что с сыном стряслась беда, но допытаться не могли и оттого сидели, как на похоронах. Мишатка тревожно следил за матерью, прячась на полатях. Терентьевна то и дело мочила холодной водой полотенце и клала на голову Маше. Старая долго сдерживала слезу, но вдруг заголосила, запричитала, испугав внука.

- Не надо, ба! Не надо! - захныкал он громко.

Маша очнулась.

- Кто кричит? Что с Васей?

- Да мы сами не знаем, ждем, когда ты очухаешься, расскажешь... Попей молочка, лучше будет.

Стуча зубами о кружку, Маша сделала несколько глотков и, испугавшись своей беспомощности, разрыдалась.

К вечеру второго дня ее перестало знобить, и она сбивчиво рассказала Терентьевне без утайки все, как было.

- Коли не услышал бы тот офицер мой крик, изнасильничали бы, проклятые...

- Хватит уж горевать-то, опять затрясет. Прошло, чай, все, не тоскуй попусту, не терзай себя. Глядь, и Васятка жив останется. На войне не убили, неужли свои убьют? За что? Ну, подержат в аресте, да и пустят домой.

Захар сидел за печкой и, крутя цигарку за цигаркой, бросал недобрые взгляды в окно. Отсюда хорошо был виден дом Сидора Гривцова.

- Отец, а отец! Пошел бы к свату Юхиму. Он, бают, с Сидором в город ездил. Не разузнал ли чего про Васятку?

- Вон он сам бежит, легок на помине.

Юшка влетел в избу веселый:

- Пришел, что ли? Где он?

- Погоди трубить-то, трубач. Маша слегла.

- Почему такое? - выпучил Юшка серые испуганные глаза и шагнул в горницу к Маше. - Ты чевой-то, Манюшка? Вставай, не время хворать-то.

Маша молча схватила длинные крючковатые пальцы отца, прижала к горячей щеке.

- Да что с тобой, доченька?

Терентьевна скупо повторила рассказ Маши.

- Голова ты садовая! - вскричал Юшка. - Нашла, кому верить! Гривцовы сроду трепачи да жулики! Я почему прибежал-то? В обед Алдошка Кудияр приехал из Козлова. Васятку, грит, там видел. Френч на ём офицерский, весь блестит!

Маша недоверчиво покосилась на отца, и уже радостные слезы потекли по щеке.

- Поплачь, поплачь, доченька, - радостно заговорила Терентьевна. Вся хворь слезами изыдет...

- Да перестаньте, плаксы! Моя радость побольше вашей! Получай, грит, коня, это тебе Василий прислал. Ему, мол, начальник за хорошую службу пожаловал. Я так и обмер: врешь, говорю, Алдошка! А он: не хочешь брать, Захару отведу. А конь-то вороной, гривастый. Загляденье!

- Да сам-то он что же? Сам-то? - нетерпеливо перебила Маша.

- Самому, грит, в Тамбов пакет везти поездом.

- Да куда ж он в Тамбов-то? Схватют его там.

- Кончилась их схватилка! Сидор уж прибегал ко мне - барахлишко городское спрятать.

- И ты взял у него? - вмешался Захар. - Эх ты, горе-горюхино.

- А то что же, добру в земле гнить? Зароет вить. А у меня ребятня голая. Он думает: верну ему? Дудки-сопелки, в решете котелки!

Захар все еще хмурился, но радовался за Василия, может быть, больше всех. Он свернул было новую козью ножку, но Терентьевна шикнула на него:

- Будет чадить-то! Всю избу прокоптил! Поди посмотри лошадь!