Расплата за наивность

Неизвестно, что побудило Алку к действию: то ли тон, каким были сказаны слова, то ли сам вид ее бывшего друга, но она львицей кинулась на него.

Вложив в бросок всю силу своего веса и всю ярость, она опрокинула стул, на котором раскачивался Серега, и вцепилась в его лицо ногтями.

Внезапность нападения привела того в замешательство. Алка, хрипло изрыгая ругательства, полосовала его лицо вновь и вновь.

Наконец жуткая боль привела его в чувство, и он одним ударом сшиб ее на пол. Отскочив от нее на безопасное расстояние, он схватил со стола салфетку и начал вытирать кровоточащее лицо.

— Злобная сука! — прошипел он наконец. — За это я тебя накажу!!!

— Не-е-ет! Ты не сможешь меня наказать! — устало поднимаясь, прошептала она.

— Почему?

— Потому что меня уже нет! Я умерла! И ты только что доказал это!

С искаженным болью лицом Алка вышла из комнаты. На негнущихся ногах поднялась к себе и упала на кровать.

Здесь и нашла ее Тамара. Осторожно убирая с лица намокшие от слез волосы, она тихонько позвала ее по имени:

— Аллочка! Девочка моя, не надо так убиваться. Все будет хорошо!

Ничего не отвечая ей, Алка молча глотала слезы, прокручивая в уме сцену своих же похорон.

Мысли лихорадочно метались в поисках выхода, но его не было… Более изощренную месть вряд ли можно было придумать. Она вдруг со всей отчетливостью поняла, что ее счастье, ее любовь остались там — в прошлом. А настоящее — вот оно: страшное, холодное, полное боли, горя и неизвестности.

Никак не реагируя на присутствие доброжелательной женщины, Алка свернулась клубочком и постаралась провалиться в спасительный сон.

Молча постояв над задремавшей Аллочкой, Тамара вышла, тихонько прикрыв дверь.

На кухне она наткнулась на Сэма, аппетитно жующего бутерброд с ветчиной.

— Как она? — не отрываясь от своего занятия, пробурчал он.

— А как бы ты был? — вскинулась она на него. — Серега этот твой — садист да и только! Это же надо что удумал!

— Да, малость он перегнул! Это точно! — согласился Сэм. — Я, когда узнал, ошалел. Говорю ему: «А она не сдвинется?» Он ухмыляется и говорит: «Нет! Она крепкая…» Сейчас-то как, спит?

— Вроде уснула, — проворчала Тамара, ставя на огонь кастрюлю. — А дальше-то что с ней будет?

— Не знаю. Вроде себе он ее оставить решил.

— А про Турцию что болтал?

— А ты откуда знаешь? — Сэм подозрительно уставился на нее. — Опять подслушивала? Гляди, Михасю скажу…

Вытерев жирные пальцы о полотенце, он опрокинул в себя стакан сока. Затем встал и, шлепнув ее по заду, миролюбиво протянул:

— Ладно, не обижайся. Врал он про Турцию. Попугать ее решил, чтобы посговорчивее была.

— Она же его ненавидит теперь люто! — ахнула Тамара, ловко увертываясь от сальных рук Сэма. — Ей же теперь все равно — что жизнь, что смерть. Отняли у мужа жену, а у дитя — мать. Зверье, одним словом!

— А может, он любит ее?

— Что же это за любовь за такая! Слышал бы ты, как он издевался над ней!

— За что и поплатился, — хохотнул Сэм. — Морду ему всю расцарапала, глянуть страшно!

— Мало ему! И откуда Михась такого урода выкопал?

— Не твоего ума дело, — раздалось от двери.

Тамара притихла и настороженно оглянулась на Серегу, подпирающего притолоку.

— Много говоришь, женщина! — хищно оскалился он. — Твое дело кастрюли, поняла?

Ответом ему было молчание.

— Молчишь? И правильно делаешь. — Серега, приподняв поочередно несколько крышек и вдыхая аромат, доносившийся оттуда, приказал: — Приведи ее в порядок. Чтобы к утру была как конфетка. Я думаю, десяти часов ей достаточно, чтобы оклематься…

Злобно фыркнув, Тамара вышла из кухни.

Алка пребывала в забытьи. Словно сквозь ватный слой до нее доносились посторонние звуки. Она попыталась сосредоточить свое внимание на происходящем, но все растворялось в воспаленном сознании. Горечь утраты страшной, тупой болью пульсировала в каждой клеточке ее тела. Не хотелось шевелиться, думать, дышать, потому что каждый вдох продлял ей жизнь, жизнь, напрочь лишенную смысла…

Кто-то суетился вокруг нее, совал в нос пахучую ватку и то и дело вливал в рот лекарство, пахнущее мятой.

Безропотно подчиняясь чьим-то заботливым рукам, Алка не предпринимала никаких попыток вернуться к реальности.

Единственным ее спасением стал сон. Каждый раз, проваливаясь в его целительную бездну, она молила бога о том, чтобы хотя бы там встретиться с дорогими ее сердцу людьми. Но сон, обволакивая временным покоем, не дарил ей этого благословения. Лишь однажды, после очередной внутривенной инъекции, ей привиделась Надежда. Она стояла на опушке зеленого леса и строгими глазами смотрела на Алку. Потом, протянув руку, позвала ее и, видя, что та не подчиняется, сурово изрекла: «Ты должна жить!» — «Зачем?!!» — кричала израненная Алкина душа. Надежда, укоризненно покачав головой, ответила: «Ты еще будешь счастлива! Поверь мне! Вставай!»

Как от толчка, Алка открыла глаза. Над ней склонилась Тамара и облегченно заулыбалась:

— Наконец-то!

— Сколько я провалялась? — слабым голосом спросила Алка.

— Почти сутки! Очнешься минут на десять — и опять тебя с нами нет.