Расплетая радугу. Наука, заблуждения и потребность изумляться

То же самое относится и к третьей категории антиградуалистов — пунктуалистам в том значении, какое вкладывает в данное слово теория Элдриджа и Гулда. Суть этой теории в том, что время, за которое возникает новый вид, коротко по сравнению с гораздо более продолжительным периодом «стазиса», когда вид, сформировавшись, существует без изменений. Согласно крайнему варианту теории, вид, однажды появившись, сохраняется полностью неизменным до тех самых пор, пока либо не вымрет, либо не разделится, дав начало новым дочерним видам. Путаница, порождаемая плохой поэзией, начинается тогда, когда мы задаемся вопросом, что же происходит во время коротких вспышек видообразования. Происходить могут две вещи. Они совершенно различны, но Гулд, поддавшись соблазну плохой поэзии, игнорирует это различие. Первое, что может быть, — это макромутация: когда основателем нового вида становится уродливая особь — вроде той жабы, у которой глаза якобы были на нёбе. Вторая возможность — на мой взгляд, более реальная, но разговор сейчас о другом, — это, если можно так выразиться, стремительная постепенность. Новый вид возникает за короткий период бурных эволюционных преобразований, которые — будучи плавными в том смысле, что никакая родительская пара не производит внезапно, за одно поколение, потомства, относящегося к другому виду, — являются тем не менее достаточно быстрыми, чтобы выглядеть в палеонтологической летописи промелькнувшими как единое мгновение. Изменения растягиваются на множество поколений и происходят путем мелких, пошаговых поправок, но кажутся нам резким скачком. Это может быть связано с тем, что промежуточные формы обитали в другом месте (например, на каком-нибудь отдаленном острове), и/или с тем, что они существовали слишком недолго для того, чтобы оставить после себя окаменелости: 10 000 лет — ничтожно малый срок, не поддающийся измерению во многих геологических пластах, однако его вполне хватит для весьма крупных эволюционных преобразований, производящихся путем постепенного накопления мелких пошаговых изменений.

Трудно представить себе две вещи более несходные, чем ускоренный градуализм и макромутационные прыжки. В их основе лежат абсолютно разные механизмы, а в ведущихся вокруг дарвинизма дискуссиях они играют принципиально различные роли. Сваливать их в одну кучу только потому, что они, как и катастрофические вымирания, приводят к разрывам в палеонтологической летописи, — это плохая поэзия в науке. Гулд прекрасно знает, в чем разница между ускоренным градуализмом и макромутациями, но относится к ней, как к несущественной детали, с которой можно будет разобраться уже после того, как мы отдадим должное имеющему всеобъемлющую важность вопросу, непрерывна эволюция или же состоит из разрозненных эпизодов. Только тот, кто опьянен плохой поэзией, будет придавать этому вопросу первостепенную важность. В нем не больше смысла, чем в вопросе о спирали ДНК и о том, не «связана» ли она с земной орбитой, заданном мне моим корреспондентом. Повторюсь: ускоренный градуализм похож на макромутации не больше, чем истекающий кровью знахарь — на проливной дождь.

Еще неправильнее приплетать к этому общему понятию пунктуализма теорию катастроф. В додарвиновские времена приверженцев библейского рассказа о сотворении мира чем дальше, тем больше приводило в замешательство существование окаменелостей. Кто-то надеялся утопить эту проблему в водах Всемирного потопа, но как объяснить наличие в геологических пластах целого ряда сменяющих друг друга различных фаун, в каждой из которых не было большинства нынешних, хорошо знакомых нам созданий? Ответом, что давал в числе прочих и французский анатом XIX века барон Кювье, была теория катастроф. Библейский потоп был только последним в серии искупительных бедствий, насылавшихся на Землю сверхъестественной силой. За каждой катастрофой следовал новый акт творения.

Оставив в стороне сверхъестественное вмешательство, заметим, что у этой теории имеется некоторое — весьма небольшое — сходство с современными представлениями о том, что после массовых вымираний вроде тех, какими завершились пермский и меловой периоды, наступал новый расцвет эволюционного разнообразия, не уступавший предыдущему. Но стричь катастрофистов под одну гребенку с сальтационистами и современными пунктуалистами — просто потому, что всех их можно при желании назвать антиградуалистами, — это поистине очень плохая поэзия.