Распни Его

— Что же это такое? — спрашивал Дубенский, обращаясь то к тому, то к другому. — Алексеев не отдает распоряжений, Воейков, говорят, устраивает квартиру для жены, и никто ничего не делает. Разве же так можно?.. Надо Государю помочь, надо Петербургу показать твердую руку… Петербург не вся Россия… Надо крамольникам посбавить форсу…

26 февраля, после завтрака, воспользовавшись случаем, Дубенский подошел к выходившему Воейкову. Вид у него был нахохленный, взъерошенный, как у воробья в холодный серый день. Дворцового коменданта старик считал всесильным фаворитом, сухим, надменным и гордым. По этой причине он его боялся. Разговор начал издалека.

— Чем изволили заниматься, Владимир Николаевич? — заискивающе, ласково спросил, не без тайного страха.

— Вас это очень интересует? — отрезал Воейков раздраженным тоном. Он не терпел подобных разговоров. Не чувствовал потребности к общению, не касающемуся служебных дел. Раз навсегда усвоил себе за правило: с ним может разговаривать только тот, кого он сам вызывает на разговор, и только тогда, когда он желает разговаривать. — Никому нет дела до моих занятий, ваше превосходительство. Ведь я вас не спрашиваю, чем вы изволили заниматься… Впрочем, я могу удовлетворить ваше любопытство. Я развешивал по стенам квартиры картинки, прибивал шторы и занавески на окнах. Вы удовлетворены?..

— А вас разве не тревожат петербургские события? Сегодня уже третий день, как идут беспорядки. И ничего не предпринимается… Ведь так нельзя…

Воейков поднял удивленно одну бровь. Сверху вниз, вкривь и вкось посмотрел на старика. Подобный разговор он уже считал дерзостью и нахальством. Ответил холодно и резко, подчеркивая ударные слова:

— Кажется, это не входит в круг ваших прямых обязанностей, ваше превосходительство? Вам ведь никто не поручал заниматься этими делами? У вас ведь никто не спрашивал мнение по поводу этих дел? Это ведь вас не касается, ваше превосходительство?

Неожиданно для самого себя старик разозлился. Вспомнил о своем возрасте, о своем чине, о том, что его сыновья бьются за Отечество и что он достоин не меньшего уважения, как и Воейков. Сказал ему сухо, строго и нравоучительно:

— Пожар надо тушить вовремя, чтобы не дать ему разгореться. Это касается всех нас, русских людей, касается России, ваше превосходительство. Принятие нужных мер зависит от вас и от генерала Алексеева. Это ваш долг — верноподданнически доложить Государю…

— Да вы что, учить меня вздумали? — крикнул Воейков, обрывая старика. — В Петрограде имеется двести тысяч солдат. Этого достаточно, чтобы усмирить бунтующую сволочь. Было бы лучше, если бы на эту тему болтали поменьше, кого это не касается…

И повернув широкую, плотную спину, туго затянутую кителем, Воейков пошел своей дорогой.

* * *

Генерал-майор Дмитрий Николаевич Дубенский был на олимпе человек небольшой. Он не был богат и знатен, не принадлежал к высшему обществу, не вершил важными государственными делами и не числился любимцем кого-либо из сильных мира сего. Он состоял в должности историографа. До войны писал патриотические брошюры для народа; во время войны вел своего рода летопись описаниям путешествий Государя по фронту, по городам и весям, по России. Никого особенно не интересовали его писания. Писал, но мог бы и не писать. Внешность имел представительную, рост порядочный, чувства благонамеренные.

Судьбе угодно было, чтобы этот ничем не замечательный человек сыграл некоторую роль в ходе русской трагедии. На сцене его никто не заметил. Его игра прошла за кулисами. Действовал он по собственной инициативе, побуждаемый благородными, патриотическими чувствами. Но то, что он сделал, оказалось в общей сумме роковым для России.

Неудача беседы с Воейковым еще больше расстроила старика. Он долго не мог успокоиться. Искал возможность вылить кому-нибудь то, что чувствовал, открыть свою душу. Вечером, беседуя с лейб-медиком Федоровым, жаловался на Воейкова:

— Зазнался очень. Стал недоступен. Его никто не любит. Фанфарон какой-то. Около Государя много людей, а посоветоваться не с кем. Ни Великие князья, ни Фредерикс, ни Нилов, ни Воейков — в советники не годятся. Фредерикс очень порядочный человек, верный, преданный, но слишком стар. Никто из них не имеет веса в глазах Государя. Никто из них не понимает сложную, мистическую, чистую душу Государя. Он тут одинок, а истинного, верного друга с ним нет. Будь Царица здесь, мы не сидели бы сложа ручки. Из всех штабных, я думаю, мог бы изменить положение в столице только один генерал Иванов.

— Да, но ведь он очень стар… Куда ему усмирять бунт. Для этого нужны люди помоложе и поэнергичнее. Жаль, что далеко отсюда находится Келлер. Этот бы усмирил и навел порядок.

— Это ничего, что стар. Он умен, осторожен, религиозен, честен. Его имя известно всей России. Он пробил себе дорогу сам, упорным трудом; вышел в люди из простой семьи. Молодой да ретивый генерал может зарваться и натворит Бог знает чего, а этот все взвесит, каждый шаг обдумает…