Распни Его

Известие о движении войск Иванова на Петроград быстро распространилось среди тех, кто имел достаточно оснований, чтобы бояться тонкой веревки. Заволновались не только представители революционного подполья, но и вожди демократии. Родзянко, Гучков, Милюков и руководители думского блока были охвачены трепетом невеселого свойства. Ставка в игре была очень большая. Или победа, свержение Царя, гибель режима, может быть, гибель России, или позор и казнь. Поворота назад уже не могло быть. На митинге 2 марта в Екатерининском зале Милюков бросил в накаленную толпу слова, полные ненависти: «Или старый деспот, доведший Россию до полной разрухи, добровольно откажется от престола, или он будет свергнут».

Гучков метеором носился по казармам, по вокзалам, по ближайшим окрестностям, чтобы организовать отпор надвигающейся опасности. В одном месте его автомобиль обстреляли «союзники» — сознательные пролетарии — и убили адъютанта князя Вяземского. Положение было чересчур серьезное. Паническое настроение нарастало. Параллельно с Гучковым работали по линии железной дороги Бубликов и Ломоносов. 2 марта Ломоносов вызвал Лобанова — представителя Виндавской дороги.

— Что в Гатчине?

— Там тысяч двадцать лояльных войск.

— Что значит «лояльных»?

— Не революционных.

— Усвойте себе раз навсегда, что это бунтовщики. Лояльные — это те, которые на стороне народа. Итак, Гатчина в руках бунтовщиков. Дальше…

— В Александровской тоже несколько эшелонов, а главное — из Пскова поезд за поездом напирают новые войска.

— Снимите в Гатчине крестовины. А как карамболь с балластным поездом?

— Еще не знаю. Едва ли…

— Звоню в Думу… Военная комиссия?

— Я генерал Потапов, кто говорит?

— Я помощник Бубликова Ломоносов…

Гучков отлично понимал, что дело держится на волоске. Настал роковой момент: или-или. При первом настоящем давлении революционная «армада» засверкает пятками и рассыплется, как мука в решете. Надо было выиграть время; не допустить до столкновения; другим путем надавить на Царя; пустить в ход другие пружины. Старый, опытный интриган решил сыграть на генеральской доверчивости или глупости. Авось клюнет. Он уже знал, что Рузский потребовал от Царя отречения. Утром 2 марта Гучков послал записку Иванову: «Еду в Псков. Примите все меры повидать меня либо в Пскове, либо на обратном пути из Пскова в Петроград. Распоряжение дано о пропуске вас в этом направлении».

Иванов клюнул с большой охотой. Это соответствовало его предвзятой идее. Не расспросил, не разузнал, для чего и почему едет Гучков. Понял по-своему и с радостью ответил: «Рад буду повидать вас; мы на станции Вырица. Если это для вас возможно, телеграфируйте о времени проезда».

Потирая руки, Гучков сказал: «Не таких проводили». И тотчас же телеграфировал: «На обратном пути из Пскова постараюсь быть Вырице, желательнее встретить вас Гатчине Варшавской».

Свидание, которого Иванов так нетерпеливо ждал, не состоялось. Гучков в нем больше не нуждался. Отпала причина и цель. Незачем было больше водить старика за нос. «Тороплюсь в Петроград. Очень сожалею. Не могу заехать. Свидание окончилось благополучно». Слова, слова, пустые слова.

В этот роковой для России день поезд Иванова бродил по соединительной железнодорожной линии. Старик кого-то хотел видеть, с кем-то о чем-то говорить, но плавал без руля и без ветрил. Движение было бестолковое, ненужное, лишенное всякого смысла. На станции Сусанино поезд загнали на запасный путь и поставили в тупик. Здесь он получил грозную, дерзкую телеграмму от Бубликова, который обругал его, как мальчишку. Кто такой был Бубликов, старик не знал, но душа его преисполнилась смущения и тревоги. Вернулся назад в Вырицу и телеграфировал Алексееву: «Прошу принятия экстренных мер для восстановления порядка среди железнодорожной администрации»… Растерялся, почувствовал, что в этом огромном кипящем котле ему ничего не понять и ничего не сделать.

На следующий день получил приказ от Гучкова: «Главнокомандующим назначен Корнилов. Возвращайтесь в Могилев». Уже повсюду гудела весть об отречении Царя. Миссия его, Иванова, была бесславно закончена. Последняя миссия в жизни. Честно и ревностно служил, а кончил пустяками. Служба кончена, и жить больше незачем. По щекам покатились горькие стариковские слезы…

* * *

Помолись, душа святая,
И о стройных и чужих,
О тоскующих, далеких,
И о добрых и о злых.
Помолись, душа святая,
И о том, чей путь далек,
Кто с душой, любовью полной,
В мире всюду одинок…

А. Н. Майков