Расположение в домах и деревьях

Путь мой лежал через Академический сад. Ночное солнце сушило глаза. С вязов капала роса. Пустая, пустая смешная голова после ночи с немым соседом. Два игрока, но у него колода только на первый взгляд краплёная, а на самом деле не знает он – просто швыряет лицом книзу, рубашкой кверху, а та? вложившая мне крест в ладонь, который я будто бы обронил, а я сам? бормотанье «охота…» – за бормотаньем не заметил, как кусты ринулись вверх, в стороны, раскинулись, сплелись сучьями мокрыми, а у кизила ветви, как у терена, мелкие цветы яд точат, отраву и туман, – дым сладкий, синий…

Однако я уже чуял, как бешеным ростом охвачены пока ещё недвижные кусты. Стало их больше. И мне надо было бежать, но я сдерживал шаг, оглядываясь. Мне необходимо бежать, чтобы успеть вырваться из ползучей проросли кизила, акации, хотя акация здесь быть не могла, мог быть боярышник.

Ясная голубая звезда зажглась над головой, сестра-печаль оставила меня, оставила меня осень, оставил меня отец, и пыль его развеялась по ветру, почудился мне крик жалобный, высокий, знакомый, странный, как бы птичий. Да сохранит тебя нездешняя сила, приятель, отзываться.

И беги, если ноги несут, беги изо всей мочи, беги и многое ты поймёшь во время бега, который очистит твоё дыхание, избавит от суетности, отдалит лживое разнообразие окрестностей и положит к зрачкам взыскуемый тобой дар монотонности, магический кристалл, в котором лишено различий всё известное тебе, в нём увидишь при желании могучее древо: постоянство – его ствол, а ветви – время; ветвями, временем и окончанием его ты ещё жив. А кладовая, где столько всего? Беги… Тогда я бросился бежать.

Расскажите мне, как бегут! Поведайте о побеге, не нужно много, не упустите только, что все изведали его сладость, и если бы только не предел, за которым рушатся стропила-кости, гребень-позвоночник, за которым рвутся сухожилия, подобно нитям в руках детей на сильном ветру, когда непостижимо быстро уходят в лазурь безыскусные строения… змеи, гудящая бумага, древесина.

Показалось мне, что выбежал я на набережную. У реки должен был оказаться я. Ну да, вот и стоит она в зелени, затканная воздушными отражениями, да в какой зелени? В темени стоит, вернее, лежит телом душным, но откуда зелень, откуда пригорок с желтоватым песчаным пролежнем, где матовые каменные равнины, полные жаркого гула? Не Академический сад окружал меня – другой.

О, если бы Нева!.. снег… иней… я говорю, что будет лето, ты говоришь, что оно наступит, он говорит, что в природе всякое случается – бывает даже, и лето приходит. Снег, иней, скрип…

Мгла молочная понемногу заволакивала снизу и сверху дома, тополя. Над водой она была как-то особенно густа. От нелепости положения, в котором я очутился, хотелось смеяться и плакать одновременно. Смеяться от того, что по воле собственной глупости очутился чёрт знает где, и плакать… А плакать, признаться, хотелось потому, что не по себе было.

25

– Оказывается, вы любитель помолчать, – заметила она. – Вы бы понравились моему жениху. Он терпеть не может болтунов.

– Пустяки, – ответил я. – Для меня помолчать иногда – одно удовольствие.

– И вы считаете, что ваши друзья разделяют это удовольствие?

– Для них, думаю, услышать моё молчание – одно удовольствие.

– Сколько уверенности! – возмутилась Вера. – Слепая уверенность в непогрешимости…

– Если на то пошло, вы сами попросили меня молчать, – выбиваясь из сил, сказал я быстро из боязни перепутать порядок слов.

– Но не следует так всё буквально понимать!

– Вот-вот… Я спал. Потом я весь день спал и не пошёл на работу, – заметил я и почувствовал зубы, которые проснулись во рту.

Группа деревьев прошла мимо нас, как поредевшая толпа святых, – на головах их лежала толстая пыль, и за ушами стояла тишина, сложенная из лунного крошева, бензиновой гари и птичьих костей, которыми усеян был их путь, – небольшие строения беззвучия: о них ли говорил немой, когда дразнил замечаниями о музыке, подсовывая свои листки?

– Я спал, – сказал я, – выдумывал. Да простят меня те, кто не дозвался меня.

– Там, через дорогу, через улицу, – заговорил я, – там, где я живу, напротив почты, но войти надо во двор, а не с улицы, – там живёт один парень. Я его вижу довольно часто. Он ходит в ту же булочную, что и я, и в бакалею, иногда в кафе, что на углу Второй линии и Большого проспекта. Познакомились мы с ним несколько неожиданно. Было ясное осеннее утро…

Представьте – утро, молодость, прозрачные потоки над головой, потому что ветер, ветер, от этого и от многого другого вы чувствуете себя необъяснимо легко, думая про себя, что с каких-то пор осень стала весной… Поют птицы, щебечут канарейки в окнах дворников и инвалидов, у неудачников нет канареек, у неудачников в окнах стоят пожелтевшие пакеты с кефиром, а дворники, инвалиды, неудачники, вкупе со всеми теми, кто намеревается извлечь выгоду из остатков вчерашнего счастья, разбили бивуак у приёмного пункта посуды за зубчатыми горами мутного бутылочного стекла. Я вышел на улицу, закурил, не прикрывая спички ладонью…

– Вы уже рассказывали это! – издалека сообщила Вера.