Расположение в домах и деревьях

– Не всё рассказал! – вырвалось у меня. Например, не рассказал, что Хайдеггер повесил дырку от бублика на шею нашей глупости. Не рассказал, к тому же, что по утрам у меня болит сердце, а папа мой был полковником. У вас был папа? Ну, вот… у меня он был полковником. Наконец, ни словом не обмолвился об одной занятной компании, которая как-то вечером отправится на поиски вина.

А рассказывал ли я о Герцоге? Сознайтесь, ни единого слова вы не слышали от меня о Герцоге? Ну, так вот…

– Поразительно! – прервала она меня. – Как много всего вы знаете!

– А вы ощутили? Вы почувствовали остроту?

– О да! Ещё бы!

– Тогда вы… тогда вы просто наркоманка, – сказал я.

– Вы проницательны не в меру.

– Служба такая, – отозвался я.

– И сколько платят за проницательность? – осведомилась она.

– Инфляция и девальвация не в силах подорвать курс проницательности, – заверил я её, – ибо истинные ценности остаются ценностями на все времена. Ну, а теперь, мой милый друг, вы расскажете мне сказку. Такая безделица – рассказать сказку! Коль скоро вы признали моё всеведение, вам придётся кое-что рассказать самой.

Итак, во-первых, Амбражевич. Допустим, мы ведём… с вами, разумеется, в одной команде – следствие. Жил на свете некто имярек…

– Во-вторых, – подхватила она, – проживает на свете некто, кому не терпится продемонстрировать незаурядный блеск ума, некто имярек, наделённый вдобавок к вышеназванным качествам ещё и чудовищной проницательностью…

– Благодаря чему, – продолжал я, – этот второй, ваш имярек, находит достаточно сомнительным следующее положение: человек, за которого борются геронтологи, человек, имя чьё не сходит с языка учёных всяких мастей, мечтателей, воспитателей, писателей, – тут прошу быть внимательней, – в силу рокового стечения обстоятельств попадает под машину.

– Я не хочу быть внимательной, – произнесла она сухо и отвернулась.

– Вот и всё. Совсем не больно… – закончил я.

– Это приводит меня в уныние, – сказала она.

– Что? Что приводит вас в уныние?

– Ваше «вот и всё», – она закурила, резко выпустила дым. – Хорошо, я буду откровенной, хотя, что такое откровенность? Белый флаг поражения, сдачи? Последний шаг?

– Зачем?!

– Для вящей полноты ощущений, к вашему сведению. Испытать поражение не менее приятно, чем вкусить победу, – произнесла она, глянув на меня с каким-то высокомерием.

– Валяйте. Вкусим и того, и другого.

– А вы не будете смеяться надо мной? – спросила она с опаской.

– Ни в коем случае, – сказал я. – Ни за что. С какой стати, подумайте, мне смеяться над вами?

– Я вам верю… – медленно проговорила она.

– Вот это напрасно.

– Вы позволите мне высказаться? Не перебивайте…

– Говорите, продолжайте, не обращайте на меня внимания.

Мы повернули за угол и вышли прямёхонько на Фонтанку. Вера с нечеловеческой силой сжала мою руку.

– А… – выдавила она подавленно. – Почему мы здесь? Как это случилось?

– Мы пошли по Площади Искусств, – сказал я, – а потом вышли сюда. Заговорились. Повернём? – И мы повернули.

– Я устала, удивительно устала, – снова заговорила она, – я до сих пор не замечала… И вот вы ещё… Откуда вы взялись? – неожиданно спросила она. – Никогда прежде не видела вас, не слышала, а тут битых два часа вместе… и какой вздор! Почему? Вам не кажется наше… знакомство чересчур странным? – И как бы отвечая самой себе, она пожала плечами, уходя на шаг вперёд. – Идём ко мне, как будто давно знакомы, будто я вас знаю и вы меня, и говорим неизвестно зачем… Вы больной человек, ненормальный! – воскликнула она. – Мне понятно… Нормальный человек не стал бы… Нет, вы скажите, – она остановилась и посмотрела мне в глаза, а в глазах её мне ничего не было видно, я не мог даже цвета их определить, лишь прядь ржаная опять выбилась из-за уха, веснушки у носа.

– Ваш друг… вашего друга нет, а вы?

– С чего вы взяли!

– Что взяла?

– Что моего друга нет?

– Это вам за наглость!.. – Я успел перехватить её руку.

– Что случилось? – спросил я.

– Не знаю… – призналась Вера. – Мне захотелось дать вам пощёчину. Глупо, правда? Сердитесь?

– Не знаю… – сказал я. – А вам не кажется, что и я мог устать за это время? Вам не кажется, что со стороны вы как ненормальная? Ваш друг теперь на цинковом или мраморном столе остывает, а вы по кругу ходите, как слепая лошадь, с незнакомым человеком, острить пытаетесь, о женихе думаете, драться хотите… Может быть, нам и впрямь устроить небольшое побоище? А? Скажем, на секирах, при огромном стечении народа – гладиаторский бой по всем честным правилам?

– Оставьте меня в покое! – крикнула она и даже хлопнула себя по ноге. – Оставьте, в конце концов, меня! Оставьте, идите своей дорогой, не говорите со мной, вы негодяй каких… каких…

– Свет не видывал, – подсказал я. – И перестаньте плакать, – добавил, – у вас какая-то невыносимая привычка: чуть что – в слёзы.

Перед глазами опять блеснула Фонтанка. Мы вертелись на месте. Время? День шёл на убыль.

– Мы снова тут, – бесстрастно проговорила она, но за руку меня не схватила.

– Вспомнил, – сказал я. – Вот видите, нет худа без добра. Я вспомнил.