Расправляя крылья

Родители обнимают меня, и уезжают. А меня берет, сильная тоска. Лучше бы, я на балконе гуляла, до девяти месяцев.

— Посуду помоешь? Не сломаесся? — Ехидно спрашивает Евдокия.

— Помою. — Киваю я ей.

Получаю кусок вонючей, сальной тряпки, и мыльную воду в тазике.

— Мой.

— А споласкивать чем?

— Тама, в кастрюле вода.

Я смотрю на мерзкую тряпку, и меня начинает тошнить.

— Чего не так? — Испугалась тётка.

— Тряпка воняет. Дайте пожалуйста чистую.

— Ииих, так и тряпок не напасешься… Нормальная тряпка.

Я вздохнув, иду к чемодану, и жертвую своей старой футболкой. Разрезая её, на куски.

— Ты чего, дура, такую вещь испортила хорошую?! — Вопит Евдокия.

— На тряпки. Эта уже вонючая и в микробах.

— Дык, прокипятить же можно.

Помоги мне, Боже. Дай мне продержаться это время.

Помыв посуду, я спрашиваю у Евдокии, где магазин. Топать прилично. Но я хочу прогуляться, меня уже утомляет, эта изба, с кроватями покойников, и сальными тряпками.

Минут пятнадцать, я шла к магазину, благо там оказались в продаже губки, которые никто не покупал. Видно, в целях экономии. Сказав продавщице, что я буду заходить сюда за губками постоянно, я вышла. Деревня меня, не прельщала, но нужно было выждать.

«Чумазое чудо»

«Где ты, и где она»

«Шлюшка»

Голоса нахлынули, и я помотала головой. Не сейчас, не сейчас. Позже. Я все исправлю. Все поменяется. И крепко прижав, руку к животу, я твёрдо зашагала, к теткиному дому.

ГЛАВА 30

РОЗА

Жизнь в деревне, с тёткой Евдокией, была невыносима. Бабка, постоянно придиралась, так и норовила, повестить на меня, какую-либо работу.

— Иди, девка, воды принеси… — Ворчала она.

Я посмотрела на железное ведро, и на неё.

— Мне нельзя носить тяжёлое, вы что, забыли?

— Я до девяти месяцев таскала, и ничего, выносила!

— Сейчас времена другие, и люди другие. Не буду надрываться. — Уперлась я.

— Противная девка, ты! Ну чего ты вцепилась, в этот приплод, молодая ты ещё, а тут скинешь, и уедешь спокойно, будешь учиться! Пошто, ты своих родителей, на мучения обрекаешь?! — Зазудела Евдокия.

— Вы мне тут, что, выкидыш собрались организовывать? Что за дикость, уморить меня собрались? — Вскинула я брови.

— Дура ты, не понимаешь! — Машет она рукой.

— Это папа вас надоумил, вы специально мне это все организовали? А может вы тут вообще меня травите?! — Начала заводиться я, что собственно, мне было не свойственно. Но видимо гормоны, брали своё.

— Чегой-то ты болтаешь, ничего я не травила, не болтай. Подумаешь, за водой послала, чай не смертельно!

— Я сейчас папе позвоню, пусть забирает меня. Пока вы мне тут преждевременные роды не устроили, и не угробили нас. — Беру телефон, начинаю набирать отца.

— Не звони, не тереби отца! Не причём он тут! Ты сама подумай, зачем вешаешь на себя, такое бремя?

Я смотрю на иконы, расставленные по углам дома, и спрашиваю:

— Вы иконы зачем расставили?

Евдокия перекрестилась, и важно ответила:

— Я человек верующий. Молюсь, как положено, даже пост держу.

Я брезгливо поджала губы, как же отвратительны, эти двойные стандарты.

— Верующая, а ребёнка моего убить хотите. Под старость лет, грех себе на душу берёте, перед смертью. — Мрачно говорю, этой чертовой старухе.

Та подскочила, замахала руками:

— Чего болтаешь! Ничего я не хотела!

— Хотели-хотели… Бог- то насквозь видит, ваши чёрные помыслы. В аду жариться будете, если на такую подлость пойдёте. — Кошмарила я старуху, чтоб окончательно, выбить из неё дурь.

— Не болтай, и не было у меня такого в помыслах. — Яростно крестится бабка.

Я наблюдала за ней, удовлетворено ухмыляясь. Главное найти, слабое место человека, и надавить на остатки совести. Вот Евдокия, хочет чтоб я потеряла ребёнка, хотя по сути, ей дела нет, я потом уеду. Но хочет сделать по-своему, потому что в ее тупых мозгах, так правильно. И в то же время, мечтает наверняка, попасть в рай, считая себя мирным, положительным человеком. Ну ничего, теперь она вряд ли, нанесёт мне вред.

«А если обидит, подушку на лицо, одной будет легче прожить, без мерзкой, дотошной старухи, и родители сразу приедут.» — Внезапно возник голос в голове. Я прижала пальцы к вискам, и помотала головой. Что это было?

Евдокия, налив чаю, поманила меня пальцем.

— Вот, ты говоришь, что я с помыслами плохими, так, я не зверь какой… У нас тут, страшнее, история-то приключилась… — С каким-то смаком, начала она.

— Какая? — С любопытством спросила я, подвинув к себе чашку с чаем, и малиновое варенье.

— Мне тогда, лет двадцать было, молодая ещё… И жила тут девка, Наташка. Была она непутёвая, шлялась, путалась с парнями-то. Лет семнадцать ей было. Жених у неё ещё был, придурок, но работящий. Пока он на Севере работал, Наташка-то, и нагуляла. Так мало того, что нагуляла, опомнилась, когда пузо уже, больше твоего стало! — Ткнув пальцем в меня, усмехнулась Евдокия.

Я погладила свой живот, и спросила:

— И что потом?