Распущенные знамёна

Ольгин голос прервал мои романтические изыскания:

— А так проведёшь некоторое время в казарме, пока ребята с фронта не вернутся и не решат, что с тобой делать.

Вот это уже наглёж!

— Вы что, меня в армию забираете?!

Видно, видок у меня ещё тот, потому как рассмеялась полковничиха от души.

— А почему нет? Ты ведь в наше время срочную не служил? Послужишь сейчас!

Стою, ловлю ртом воздух – она наслаждается. Потом произносит этак небрежно-снисходительно:

— Ладно, не боись, никто никуда тебя не забирает. Никому ты в армии на хрен не нужен. По «физике» может и прошёл бы, а по морально-волевым – никогда! Просто нянькаться с тобой мне недосуг, извини. Так что поживёшь пока в казарме на правах воспитанника, под присмотром курсантов. Вещи твои уже там. Чего смотришь? Иди. Дневальный уже заждался за дверью.

Ничего подобного я, конечно, не ожидал. Потому и ответить ничего не могу – в голове сумбур. Поворачиваюсь и на ватных ногах иду к двери. Слышу вдогон:

— Да. Один совет. Ты курсантов сильно не зли. Они хоть насчёт тебя и предупреждены, но в запале могут бока намять!

Глава девятая

— Мне кажется, господин Геворкян, — голос Мустафы Кемаля звучал холодно, а взгляд походил на взгляд палача, прикидывающего, как его визави будет выглядеть с петлёй на шее, — что вы неверно истолковали мои суждения касательно внешней политики Стамбула, которые я озвучил во время наших предыдущих встреч. Моим голосом говорил патриот, а не заговорщик, и уж тем более не изменник, а то, что предлагаете мне вы – это измена!

Внимающий словам Кемаля мужчина, будь он на самом деле Геворкяном, от этих слов, отдающих смертным холодом, должен был, как минимум, побледнеть. Но в том-то и штука, что Геворкян, со всей его подноготной, включая фамилию, был всего лишь прикрытием, тщательно продуманной легендой для сотрудника российской внешней разведки полковника Симона Аршаковича Тер-Петросяна, некогда известного в революционной среде по партийной кличке Камо. Его могли убить ровно столько раз (только судом он был четырежды приговорён к смертной казни), сколько раз ему удавалось обмануть смерть. И поверьте, нынешний случай был далеко не самым трудным. Хотя принятая им поза была почтительной – иного Кемаль бы не потерпел – но без признаков страха или просто замешательства на лице.

— Кемаль-паша, — произнёс Камо, выдержав небольшую паузу после того, как тот закончил говорить, — это вы неверно истолковываете мои слова. Не к измене призываю я вас, а к спасению Турции, к избавлению её от позора унизительной капитуляции.

— О какой капитуляции говорит твой блудливый язык? — высокомерно выгнул бровь Кемаль. — Доблестная турецкая армия успешно отражает все попытки этих вонючих шакалов англичан и их прихвостней на всех направлениях. А на Кавказе мы даже наступаем!

— Уже нет, — спокойно возразил Камо. — Под Елизаветполем и Ереваном турецкая армия остановлена, а в районе Поти части Юденича разгромили султанские войска, выбили их из Батума и теперь стремительно продвигаются в направлении Эрзурума, грозя отрезать вторгшимся на Кавказ армиям путь к отступлению. Сегодня вечером, в крайнем случае, завтра утром, вы получите подтверждение моим словам. Кемаль-паша, вы прекрасно понимаете, что ожидает Турцию в самом ближайшем будущем, если события будут развиваться подобным образом.

Кемаль, с лица которого надменность к этому времени уже стекла, хрипло спросил:

— Кто вы на самом деле, господин Геворкян?

— Я прислан к вам советским правительством России, чтобы договориться о немедленном прекращении военных действий между нашими странами. В том случае, разумеется, если вы возьмёте на себя ответственность за судьбу вашей Родины. Помимо этого, Россия готова стать посредником в переговорах между Турцией и странами Антанты по аналогичным вопросам.

Глаза Кемаля блеснули.

— Хорошо, — сказал он. — Мы вернёмся к этому разговору тогда, когда сказанное вами о положении наших войск на Кавказе подтвердится. Если этого не произойдёт – мы с вами больше не увидимся. А пока вы останетесь в моём доме как заложник собственного языка. — Кемаль хлопнул в ладоши и приказал вошедшим слугам, небрежно мотнув головой в сторону Камо: – Заберите!

* * *

Начальник кайзеровского Генерального штаба генерал-фельдмаршал Пауль Людвиг Ганс Антон фон Бенкендорф унд фон Гинденбург страдал сомнениями. Собственно в самих сомнениях Гинденбург ничего страшного не видел. Сравнивал их с зубной болью. В смысле: как зубная боль сигнализирует о том, что во рту не всё в порядке, так обоснованные сомнения дают понять, что «не всё спокойно в Датском королевстве». Если вовремя отреагировать, то можно обойтись и полосканием.

Потому Гинденбург считал сомнения обычным хроническим заболеванием для людей его чина и звания. Однако на этот раз ломило так, что впору было предполагать в ближайшем будущем потерю значительного количества «зубов», если не всех.