Распущенные знамёна

С «большим трудом» германской разведке удалось уставить точные дату и время начала наступления. Превентивный удар решили нанести по квадратам, которые должны были кишеть войсками, за три часа до начала русского наступления.

За час до артналёта русское командование вывело все войска с передовой, заменив их небольшим количеством спецназовцев, которые должны были в нужный момент обозначить сопротивление, а потом скоренько убраться из котла. Риск был, конечно, велик, потому дело и поручили профессионалам.

В назначенное время тонны смертоносного металла обрушились на ближние тылы русских войск, расположенных на злополучном выступе. Целый час за спинами спецназовцев бушевало адское пламя, потом артиллерия противника принялась утюжить передовые позиции. На войне как на войне и спецназ, конечно, понёс потери – и во время артподготовки, и во время последующей атаки вражеской пехоты, которая с трёх сторон атаковала выступ. Но эти потери не шли ни в какое сравнение с теми, на которые рассчитывал Гинденбург. Спецназ покинул плацдарм так ловко, что солдаты противника ещё некоторое время, не разобравшись, воевали друг с другом. А потом удивлялись отсутствию трупов вражеских солдат (спецназ забрал своих убитых с собой) и малому количеству уничтоженного и захваченного вооружения. Они ещё не устали удивляться, когда их накрыли залпы русской артиллерии.

На следующий день все центральные газеты России вышли с передовицами, вопиющими о коварстве австрийских и германских войск, которые вероломно нарушили перемирие, и призывающими доблестное воинство российское не спустить супостату содеянного.

Во взгляде кайзера не было и тени гнева, одна лишь обречённость.

— Вы устали, Гинденбург, — сказал Вильгельм, — вам надо отдохнуть.

— Ваше величество отправляет меня в отставку? — вскинул подбородок теперь уже бывший начальник Генерального штаба.

Вильгельм промолчал. Гинденбург щёлкнул каблуками, и, повернувшись через левое плечо, направился к выходу. Уже в дверях его догнали слова кайзера:

— Вы ещё будете благодарны мне за это, Пауль.

Артур

Мысль о том, что человека делают обстоятельства, стала лейтмотивом моей теперешней жизни. А сами обстоятельства меня практически уделали. Ещё немного – и начну проситься в эсеры: чтобы обратить меня в большевика, обстоятельствам надо ещё крепко потрудиться. И дело вовсе не в том, что я потихоньку освоил азы солдатской науки. Оказывается, просыпаться по команде «Подъём!» и засыпать по команде «Отбой!» далеко не главное. Гораздо труднее научиться произносить «Разрешите обратиться!»: поначалу постоянно сбиваешься со слова «разрешите» на слово «можно». Тебе доходчиво разъясняют, что и с кем можно, и предлагают повторить подход. Когда терпение у командиров кончается (происходит это довольно скоро), тебя отправляют к столбу. Выглядит это так. Строевым шагом подходишь к ближайшему столбу, отдаёшь честь и чётко произносишь: «Товарищ столб, разрешите обратиться, воспитанник Слепаков!» Столб охреневает, и по этой причине ничего ответить не может. Ты принимаешь молчание за согласие, вежливо интересуешься «Разрешите идти?», добавляешь «Есть!», поворачиваешься через левое плечо, на первом шаге опускаешь руку от головного убора и отходишь строевым шагом. В этой, казалось бы, унизительной процедуре, которая со стороны (но не людей военных) выглядит к тому же смешно, заложен великий воспитательный смысл. Во-первых, ты рано или поздно научишься выполнять подход без помарок. Во-вторых, усваиваешь, что в армии все приказы умные, и их надо исполнять без пререканий и точно в срок – не обращая внимания на то, как это может выглядеть со стороны. В-третьих, начинаешь понимать, что армия – сложная боевая машина, а все мы, от солдата до генерала, всего лишь винтики и детали этой машины. И каждому из нас определено то место, где он должен находится, вплоть до замены или полного износа.

Так вот, как я уже сказал, уделало меня не это – уделали меня разговоры с курсантами в тот короткий период времени, который отпущен нам перед отбоем. На курсы попадали ребята идейные и достаточно грамотные. Но вот фанатиков, кровавых убийц или тупых боевых роботов я среди них не обнаружил, как ни старался – а я старался! Парни чётко знают, за что готовы отдать жизнь: за право каждого идти по избранному пути, опираясь при этом исключительно на свои личные качества.

Это не они так говорили – это я так теперь думаю. И ещё я думаю о том, что в ТОЙ жизни всё устроено как-то не так. Жажда обогащения закрыла для основной массы людей, живущих в ТОМ мире, ЦЕЛЬ, а то и вовсе подменила её собой. За скудоумной служанкой, нацепившей яркие наряды, мы перестали видеть госпожу, в её простом, но столь изящном, прикиде.

Ого! Мне показалось, или я опять услышал колокол?

Николай