Распускающийся можжевельник (ЛП)

Сначала я даже не осознаю, что они застрелили мою мать, пока не вижу, как красное разливается по деревянным доскам, как река, движется ко мне, как будто тянется ко мне.

Третий хлопок.

Более узкий ручеек крови сочится рядом с первым, когда двое бегут ко мне.

Острая боль пронзает мою грудь, холодную и тугую, в легких не хватает воздуха. Я открываю рот в никуда. Ничего, кроме тишины и комок в горле, который умоляет меня заплакать.

Почему я не могу плакать?

Мои мать и сестра лежат кучей на полу. Судя по тому, как они упали, кажется, что они мирно спят, прижавшись друг к другу. Вечные объятия.

И вот откуда я знаю, что моей матери больше нет, потому что она никогда бы не позволила, чтобы с близнецами что-то случилось. Она защищала меня так, как только может защищать мать.

Их очертания расплываются за моими слезами, и крик, который вырывается из моей груди, не мой собственный. Он звучит для меня чуждо. Слабый. Испуганный. Самый болезненный звук, который я когда-либо слышала, врезается в мою голову.

Шум вокруг меня уменьшается до эха, отражающегося от моего черепа.

Я протягиваю руки к маме, надеясь, что остался хоть один проблеск, одно маленькое движение, которое скажет мне, что она все еще жива. Что они с моей сестрой играют.

Ничего.

Моя мать отдаляется от меня, пока меня тащат через комнату, но я не отрываю от нее глаз. Я брыкаюсь и впиваюсь пятками в твердую древесину. Рука, обвитая вокруг моей шеи, находится достаточно близко к моему рту, и я сжимаю ее зубами, удивляясь, когда они просто соскальзывают с непроницаемой ткани. Я борюсь за еще одно мгновение со своей матерью. Еще один взгляд, чтобы запомнить ее глаза, такие же ярко-голубые, как у моей сестры Сары.

— Отпусти меня! Я слышу свой крик, но все отдалилось, как будто говорит кто-то другой.

За углом моя мать и сестра исчезают из поля моего зрения, и крики моего брата возвращают меня к сосредоточенности. Гостиная ускользает от моего внимания, и мой разум умоляет меня предпринять что-нибудь. Что угодно.

На кофейном столике лежит книга, которую моя мама часто читала нам перед сном. Гарри Поттер и философский камень. В свое время она любила это делать, поэтому, когда мой отец достал его из сумки после одной из своих экскурсий, она от волнения приплясывала по дому.

Несмотря на то, что у меня сдавливает горло, я тянусь за книгой и крепко прижимаю ее к груди.

Монстр, держащий меня, пытается вырваться, но я сжимаю руки крепче, пока борьба не утихает.

И, возможно, другие монстры подхватывают это, потому что один из них предлагает моему брату плюшевого кролика, лежащего на полу. Это принадлежит его ныне убитому близнецу, Сарай, и хотя это немного приглушает его крики, его тело все еще дергается от сильного сопения и всхлипываний.

Тугой комок шока скручивается у меня в животе, когда монстры ведут нас вниз по лестнице квартиры, где мы живем, все дальше от моей матери и сестры.

Я смотрю через перила туда, где стоит шеренга мальчиков — некоторые постарше, некоторые совсем юные, как Абель, спускаются по винтовой лестнице наших квартир, случайная черная форма разбивает знакомые лица, с которыми я выросла.

Мы выходим на свет и вынуждены стоять плечом к плечу, пока не встаем в прямую линию. Когда я поворачиваю голову налево, затем направо, я замечаю, что я единственная девушка в очереди. Каждая головка с короткой стрижкой принадлежит мальчику или мужчине.

Абель стоит передо мной, и он сжимает мою ногу, кролик все еще болтается у него на руке.

Через дорогу от нас другая шеренга мальчиков, всего наверное пятнадцать, повторяет нашу. Каждый из них выглядит сбитым с толку и неуместным.

Я знаю, что позади меня есть переулок, который упирается в забор, с дырой и руинами города на другой стороне. Раньше это был Лас-Вегас. Теперь это просто куча золы и щебня, которую мы с друзьями иногда любим исследовать. Я могла бы убежать, но Абель никогда не мог угнаться за мной, и это замедлило бы меня, пытаясь нести его.

Шум слева привлекает мое внимание к Томасу, мальчику из моей школы, который делает то же самое. Мои мышцы горят от желания последовать за ним, и мне приходится сжать руку Абеля, чтобы не сорваться с места.

Однако хлопок заставляет меня замереть на месте. Этот ужасный звук, который навсегда ужаснет меня, и я поворачиваюсь, чтобы найти Томаса, распростертого на тротуаре в переулке, с красной рекой смерти, текущей из его головы.

Он был моего возраста.

Всего четырнадцать.

Он заикался в классе и боялся играть в кикбол с мальчиками на переменах, поэтому он часто сидел на качелях с моей лучшей подругой Киарой и со мной, которая, как я предполагаю, мертва, если только ее мать тоже не побрила голову. В школе его называли трусом, но сегодня я думаю, что он самый храбрый мальчик, которого я когда-либо знала, потому что у меня сейчас точно не хватит смелости убежать.

Его смерть вызывает низкий гул бормотания. Некоторые другие мальчики даже рыдают над ним.