Распутин

Если бы в первые дни войны с Луны или с Марса упал бы кто-нибудь в большие русские города, кто ничего не знал бы о происходивших событиях, он подумал бы, что на Россию вдруг обрушилось какое-то огромное, небывалое, сверхъестественное счастье. Тысячные толпы, радостно опьяненные, восторженные, ходили всюду по улицам с национальными флагами, иконами и портретами голубоглазого царя в красном мундире с золотыми шнурочками, что-то одушевленно пели, что-то горячо кричали, делали широкие жесты, глаза их горели пьяным огнем, и лица сияли. По запруженным густой толпой тротуарам шныряли мальчишки и каждый день бросали в толпы что-нибудь новое, зажигательное: «Объявление войны Германией России! Экстринные тилиграмы... Три копейки... Первые столкновения на границе... Зверства немцев в Бельгии... Эстринные известия, только что получены!..» И, .глядя на этих маленьких оборванцев с худенькими, часто порочными лицами, казалось, что все это - и войну, и зверства, и эстринные известия - делают они: такой задор, такая гордость, такая радость звучала в их выкриках...

В особенности ярок был этот взрыв патриотизма в Петербурге. В тесных осведомленных кругах на ушко передавали таинственно, что государь был решительно против войны, что не хотела ее ни за что и больная, но властная царица, но что приказ о мобилизации у царя вырвали почти насильно путем темной и сложной интриги генералов и дипломатов, среди которых особенно в этом смысле были настойчивы военный министр Сухомлинов, генерал Янушкевич и великий князь Николай Николаевич: они были убеждены в скорой и блестящей победе, которая может только укрепить трон и династию.

Когда мобилизация была уже объявлена, немецкий посол граф

Пурталес бросился к министру двора графу Фредерик су и со слезами на глазах пытался убедить старика сделать все возможное, чтобы заставить государя мобилизацию отменить. Фредерике, вполне разделяя его ужас перед грядущей войной, тотчас же направился к государыне, чтобы объяснить ей всю трагическую серьезность положения.

- Вы совершенно правы... - сказала она. - Надо сделать все, чтобы предотвратить это страшное несчастье... Впрочем, граф Пурталес несколько преувеличивает опасность: мобилизация направлена не против Германии, а против Австрии. Государь говорил мне об этом несколько раз, и император Вильгельм или плохо осведомлен, или прикидывается, что ничего не знает...

Вместе с Александрой Федоровной старый Фредерике пошел к государю. Там уже был Сазонов, министр иностранных дел. Взволнованный Фредерике сразу же приступил к делу.

- Я умоляю вас, ваше величество, не брать на себя такую страшную ответственность пред историей и пред всем человечеством... - повторял старик. - Война эта совершенно немыслима...

Александра Федоровна горячо его поддерживала. Уве решил, что Фредерике не понимает по-английски достаточно, она сказала нервно:

- Ты называешь его часто полупомешанным стариком, Ники, но он совсем не помешанный. И он предан тебе более других... Послушай его, прикажи демобилизовать армию...

Как всегда, государь заколебался и задумался. Еврейское лицо Сазонова сделалось жестким, почти злым.

- А я имею храбрость взять ответственность за эту войну на себя... - сказал он, обернувшись к старому Фредерик су. - Воина эта неизбежна. Она сделает Россию еще могущественнее. И яы. министр двора, которому подобает соблюдать интересы государя, вы хотите, чтобы он подписал себе смертный приговор, так как Россия никогда не простит ему тех унижений, которые вы ему навязываете...

Царь, казалось, сразу принял какое-то решение и. прекратив разговор, приказал немедленно вызвать к нему Сухомлинова и великого князя Николая Николаевича. А на другой день уже загорелась война, раздались первые выстрелы на границах, пролилась первая кровь. И царь, всегда покорный воле Божией, ясно, как никогда, чувствовавший свое полное бессилие в развивающихся событиях, с ужасом в сердце оказался во главе этого страшного дела, а почти двухсотмиллионный народ не только очень охотно, но даже горячо признал его как бы центром нации в эти минуты, своим бесспорным вождем.