Распутин

- Нет, нет и нет! Вон Горбуновы тоже колебались да и дождались... Может быть, дети будут обезображены на всю жизнь, может быть, у них глаза вытекут - сколько слепых от оспы в России...

Она представила себе своего Костика рябым, со страшными вытекшими глазами и даже похолодела вся и судорожно прижала мальчика к себе.

- Нет, нет и нет... - повторила она. - Хорошо, пусть пока не надо бульона - может быть, летом и так поправится на солнышке - мучай своего ребенка для будущей гармонии, но оспу я привью ему завтра же. Я не могу, не могу... И не только ему, но всем детям...

- Я не могу допустить этого... Это безумие-

Наташа безнадежно махнула рукой и унеслась куда-то.

- Тогда - разойдемся...

- Разойдемся...

Но несмотря на решительность тона, оба почувствовали, что говорят вздор: слишком крепко сжились они друг с другом, слишком привыкли мучить один другого, что разойтись они не могут, что все это только слова одни. Анна Павловна, заплакав, тихо пошла из комнаты. Костик, даже не взглянув на отца, к которому у него теперь были самые враждебные чувства, вяло поплелся за матерью, забыв на подоконнике свою новенькую шапочку с медными якорьками на георгиевской ленте. Митрич грустно задумался над своей работой: что же ждать от людей, когда даже такая добрая и неглупая женщина, как его жена, не может отрешиться от глупых предрассудков? В золотом вечернем небе за Ярилиным Долом опаловые облака вели свою тихую прелестную игру, на столе его рядом с рукописью лежал букетик нежных фиалок, и сладкий аромат их ласкал душу и говорил ей о каком-то милом, близком, всегда доступном счастье, но Митрич не видел и не слышал ничего этого - он видел только свои мысли, эти странные создания с лицами демонов, которые кружились в его душе вечным хороводом, мучая ее мукой неугасимой.

И в душистую тень,

Где теснится сирень, -

пела где-то за стеной Наташа, -

Я пойду свое счастье искать...

Анна Павловна, полная горечи, склонившись лбом к спинке стула, сидела в своей скромной, всегда беспорядочной - дети неизменно ставили все кверху ногами, и потому бесполезно было и прибирать - комнате и под пение дочери думала злые думы о муже. Она не только понимает его стремления, но и принимает их всей душой, но он идет до крайностей, до абсурда, и ее долг защитить от него детей и самое себя. Жалеть теленочка и не жалеть своего ребенка - какой дикий абсурд! Ее любовь к детям поднимала ее на борьбу и страдание...

Он запутался совершенно - думала она - он стал невозможен.

Взять хоть эту историю с клопами, которых они, к своему ужасу, завезли к себе в город из деревни. Не спать нельзя и убивать тоже нельзя - сколько было муки для него, какая подлинная трагедия, которая тянулась не день и не два и которая измучила всех и кончилась тем, что в его отсутствие баба, мывшая у них полы, кипятком и какими-то снадобьями сразу перевела у них эту нечисть. Господи, ну как же жить тут, когда каждый клоп становится источником тяжелой драмы?

В коридоре продребезжал звонок, вихрем, как всегда, пронеслась к двери Наташа, и тотчас же угрюмая тишина дома зазвенела девичьими голосами и смехом: пришли, должно быть, подруги-гимназистки. Но они пробыли всего несколько минут, и, потараторив и посмеявшись, сколько следовало, гостьи ушли. Опять по коридору прошумел теплый вихрь Наташиных юбок, и сама Наташа, оживленная и радостная, такая яркая в этом доме неизбывного уныния, влетела в комнату матери.

Мать, чтобы скрыть от дочери свои слезы, сделала вид, что рассматривает что-то в окно.

- Что ты там, мамочка?

- Да вот смотрю, не пора ли младшим домой... Солнышко уже село...

- Ничего, тепло... Ма, а я к тебе... - как это называется?.. - припадаю к стопам... Ха-ха-ха...

И слова, и смех, все было нелепо, но очаровательно. Очарователен был свежий румянец хорошенького личика, и блеск глаз весенний, ласкающий, и вся эта стройная фигурка. От нее точно искры какие горячие сыпались...

- Ну что там у тебя?

- Мы, старшие классы, решили завтра справить маевку за городом у Княжого монастыря с кавалерами... - посыпался горячий горох. - Так вот, во-первых, дай мне на это твое благословение родительское, навеки нерушимое, а кроме благословения, еще и денег. У нас все пойдет в складчину. Мы проявляем завтра женскую самостоятельность и не позволим кавалерам платить за нас, поэтому на самостоятельность мне нужно не меньше трешницы...

- А ты опять надушилась, кажется? - тихо и грустно спросила мать.

- Только капельку, мамочка... Одну капельку... Это Ворошилова меня надушила... Ужасно люблю я эти духи, ужасно!

- Ах, Наталочка, сколько еще в тебе легкомыслия!

У Наташи сразу вспухли губы.

- Мамочка, да что же в этом такого, что я немного надушилась?

- Ты сама знаешь, что в этом такого... - сказала мать грустно. - Мы с папой много раз говорили тебе об этом...

- Ах, это все ваши несчастненькие, которым кушать нечего! - воскликнула девочка в тоске. - Папа с телятками, ты с несчастненькими - мамочка, ей-Богу, вы меня в могилу вгоните!

- Так о серьезных вещах не говорят... - строго заметила мать. - Ты уже не маленькая...