Распутин

Солнечной, пахнущей теплою пылью дорогой, что вилась у подошвы Тхачугучуга, Евгений Иванович и Митрич шли куда глаза глядят. Евгений Иванович наслаждался морскими далями, а Митрич проникновенно обсуждал предстоящую ему, как он называл, новую реформу жизни. Здесь жизнь прямо не по силам, вернуться в город и отдать детей в учебные заведения совершенно недопустимо, что же делать? Теперь он решал этот вопрос так: как ни тяжела эта сделка с совестью, но необходимо продать дом в Москве и купить небольшой участок земли где-нибудь под Окшинском, но не в деревне, где тоже жить очень трудно, а как-нибудь на отлете. Это компромисс, но иного выхода он не видит. Ренту обществу за землю он, как и прежде, будет, конечно, платить добросовестно, а что касается до этого удаления от народа, то что же - он откровенно признается, что слаб, пусть его люди презирают, но иначе он не может пока...

Из -за поворота дороги навстречу им вдруг вышел Сергей Васильевич с лицом измученным и измятым. Видно было сразу, что он не спал всю ночь.

- А я к вам было шел... - сказал он, смущенно здороваясь.

- Что такое? - спросил, пожимая ему руку, Митрич участливо. Сергей Васильевич немного поколебался.

- Евгения Михайловна... ушла... - сказал он тихо.

- То есть как - ушла? - спросил Митрич, недоумевая.

- Так ушла... совсем ушла... - отвечал тот, видимо, стыдясь этого. - С Георгиевским в его коммуну...

- Нельзя сказать, чтобы это было очень красиво со стороны Георгиевского... - заметил Митрич раздумчиво.

- Нет, почему же? - вяло возразил Сергей Васильевич. - Всякий идет туда, где ему кажется лучше... А я, знаете, шел к вам с просьбой, Митрич... Мне надо... мне хочется уехать отсюда поскорее... так вот не будете ли вы добры, голубчик, распорядиться у меня обо всем? Ну, передать хозяину квартиру... чтобы прислуга собрала там все... А вещи отправите в Петербург... Можно?

- Конечно, сделаю все... А вы когда же едете?

- Да вот я сейчас так и иду... За чемоданом я пришлю лошадь из Береговой... Хорошо?

- Хорошо, хорошо. Все улажу, не беспокойтесь... Сергей Васильевич пожал обоим руки.

- Ну, прощайте, до свидания... - взволнованно проговорил он и вдруг, точно поборов внутреннее сопротивление, прибавил: - Мне не хочется, чтоб у вас обоих... составилось ложное представление... мне хочется, чтобы вы поняли... Ну, Евгения Михайловна уходит в новую жизнь, как она пишет. Это ее право. Я ее не виню нисколько. Это ее дело... Но я... не могу оставаться тут... Все как-то очень уж изменилось... непривычно... Вот и все... Вы понимаете?

Большой и волосатый человек этот был бледен теперь, и губы его дрожали, и это было понятнее того, что он говорил. Он еще раз простился с приятелями и пошел по дороге в Береговую. А дальше куда? Он шел и сам не знал еще. Мир представился ему вдруг страшно широким и везде пустым.

«В Петербург, пока не кончится срок высылки, нельзя... - думал _он. - Можно ехать в Канаду, в Новую Зеландию, например... Или куда-нибудь на острова Тихого Океана... как Миклухо-Маклай...»

И ему представилась широкая голубая гладь океана и букеты великолепных пальм по маленьким островкам, и его одинокая хижинка на берегу серебряного потока. И на глазах его навернулись слезы...

- Надо зайти... - сказал Митрич, когда они подошли к повороту дороги на дачку Сергея Васильевича.

- Хорошо... - сказал Евгений Иванович, которому было жаль этого огромного волосатого человека, который, повесив голову, шагал теперь вдали, огибая солнечной дорогой подошву огромного Тхачугучуга.

В маленьком домике, спрятавшемся в дубовой роще, был страшный беспорядок, точно после погрома. Мебель стояла как попало. В одном углу столовой валялась куча грязного белья. Ветерок шевелил страницы книги, раскрытой на столе, а около книги стоял недопитый стакан чаю и горела оплывшая, забытая с ночи свеча...

- Вот тебе и золотые дворцы!.. - невольно пробормотал Евгений Иванович.

Митрич промолчал. Ему было жутко и нехорошо.

Митрич, смущаясь чрезвычайно, отдал несколько путаных распоряжений прислуге Станкевичей Кате, сонной хохлушке из Геленджика, с взбитыми волосами и каким-то круглым задом, которым она виляла туда и сюда и, видимо, этим искусством очень гордилась.

- Ну а теперь пойдемте к дому... - сказал он, подавив вздох. - Здесь делать больше нечего...

Он заметил догоравшую свечу и, надев шляпу, подошел к ней и потушил. И точно что кончилось тут... Неподалеку в ущелье тяжело охнул взрыв - то все дед Бурка старался...

XXII

«ЖИВАЯ ВОДА»