Распутин

Одной из главных причин «паралича интуиции», поразившего Распутина в последние месяцы жизни, разумеется, стала продолжительная – начавшаяся еще в конце лета 1914 года и достигшая к концу 1916 года своего апогея – декомпенсация с нарастающим депрессивным компонентом. «Темная ночь души» полностью истощила психику «старца».

«Отец впал в глубокое уныние…

Обрывки видений являли отцу картину ужасающих несчастий. Он бродил по квартире, придавленный грузом своих предвидений…

Отец начал совершать длительные прогулки в одиночестве. Его сопровождали лишь охранники. Теперь он был слишком погружен в мрачные раздумья и не болтал с нами, как прежде…»

«Однажды под вечер, после прогулки по набережной, отец рассказал мне, будто видел, как Нева стала красной от крови великих князей. Потом отвернулся и, пошатываясь, прошел в кабинет. Там он написал длинное письмо, запечатал и отдал мне.

– Не открывай, пока не умру»²⁸¹.

Текст письма (в стилистической обработке Матрены), наряду с набором апокалиптических пророчеств, касающихся судьбы страны в целом, содержал предсказание собственной гибели: «Мой час скоро пробьет. Я не страшусь, но знаю, что расставание будет горьким…»

Арон Симанович приводит текст еще одного предсмертного послания, на сей раз адресованного царям и якобы продиктованного «старцем» адвокату Аронсону. Несмотря на то что, судя по всему, в данном случае мы имеем дело с «документальной импровизацией» распутинского секретаря, в ее основу, как можно допустить, легли вполне реальные высказывания «старца», относившиеся к последнему периоду его жизни.

Исходный пункт, от которого Распутин развивает свое пророчество, – предсказание собственной гибели:

«Я пишу и оставляю это письмо в Петербурге. Я предчувствую, что еще до первого января я уйду из жизни. Я хочу Русскому народу, Папе, Русской Маме, детям и Русской Земле наказать, что им предпринять. Если меня убьют нанятые убийцы, русские крестьяне, мои братья, то тебе, Русский царь, некого опасаться. Оставайся на твоем троне и царствуй. И ты, Русский царь, не беспокойся о своих детях. Они еще сотни лет будут править Россией. Если же меня убьют бояре и дворяне и они прольют мою кровь, то их руки останутся замаранными моей кровью, и двадцать пять лет они не смогут отмыть свои руки. Они оставят Россию. Братья восстанут против братьев и будут убивать друг друга, и в течение двадцати пяти лет не будет в стране дворянства.

Русской земли царь, когда ты услышишь звон колоколов, сообщающий тебе о смерти Григория, то знай: если убийство совершили твои родственники, то ни один из твоей семьи, то есть детей и родных, не проживет дольше двух лет. Их убьет русский народ. Я ухожу и чувствую в себе Божественное указание сказать Русскому царю, как он должен жить после моего исчезновения. Ты должен подумать, все учесть и осторожно действовать. Ты должен заботиться о твоем спасении и сказать твоим родным, что я им заплатил моей жизнью. Меня убьют. Я уже не в живых. Молись, молись. Будь сильным. Заботься о твоем избранном роде. Григорий»²⁸².

«Отец знал, что смерть рядом.

Недаром же он за три дня до смерти попросил Симановича помочь ему советом в деле устройства им денежного вклада на имя мое и Варино.

О том, что отец понимал безысходность своего положения, говорит и то, что он решился сжечь все письма, записки и другие знаки внимания, полученные от Александры Федоровны, Николая и их детей, Анны Александровны…

Утром 16 декабря отец в неурочный день засобирался в баню. Но, против обыкновения, при этом был совсем невесел…

Отец стоял у раскрытого бюро. Я увидела пачку ассигнаций. „Это твое приданое – три тысячи рублей“, – сказал отец…»

«По прошествии времени, когда открывается непонятное и даже необъяснимое раньше, легко утверждать – и я знал, что будет непременно так. Но в отношении отца все и вправду сходилось. На его лице была печать смерти»²⁸³.

Стремясь отогнать прочь неотвязные мысли о неминуемой гибели, Григорий все больше погружался в омут нескончаемых кутежей. Однако это в конечном счете вело лишь к углублению депрессии и дальнейшему нарастанию психической декомпенсации.

«Помню, за полгода до своей смерти он приехал ко мне пьяный и, горько рыдая, рассказывал о том, что он целую ночь кутил у цыган и прокутил 2 тысячи, а в 6 часов ему нужно быть у царицы, – вспоминал близкий знакомый Распутина журналист Г. П. Сазонов. – Я увел его в комнату дочери, где Распутин… среди рыданий говорил: „Я дьявол… я – черт… я – грешный, а раньше был святым… я недостоин оставаться в этой чистой комнате…“ Я видел, что его горе неподдельно…»²⁸⁴

«Все вокруг было враждебным. Отец зачастил на „Виллу Родэ“. В ответ на наши увещевания он раздражался (что было совершенно для нас непривычно и так с ним, прежним, не вязалось) и буквально стонал в ответ:

– Скучно, затравили… Чую беду! Не могу запить того, что будет потом.

Как-то утром отец вернулся домой обессиленным и едва мог одолеть ступеньки. Упал на постель. Обхватил голову руками, давя пальцами на глаза. Было слышно едва различимое причитание: