Распутин (др.издание)

— А я к учителю заправился… — сказал Петров, скаля гнилые зубы. — Штаны у него больно хороши нашел: совсем новые, в полоску… Как вам, говорит, не стыдно: я народный учитель… Я сам народ, — говорю. — Давай знай да разговаривай поменьше…

— А кто в картишки перекинуться желает? — спросил чернявый.

— С полным нашим удовольствием… — отвечал слегка осовевший Егоров.

— Ежели по крупной, так и мы можем составить приятную компанию… — важно проговорил Мишутка. — Мадам полковница, подайте мне кофию, асаже [79]после обеда изделать… Гы-гы-гы…

— Давай я рискону… — сказал парень с коком.

— В банке тысяча… — бросая на стол большую думку,сказал чернявый.

— Ого! — икнул Егоров. — Дело начинается сразу серьезное… По банку! Твое — перебор… Э, черт тебя…

— В банке две монеты. Вы как идете? — спросил чернявый.

— Ну что же, где наша не пропадала… — сказал парень с вихром. — Иду по всем… Опять твое: у меня шашнадцать…

— В банке четыре монеты… — солидно проговорил цыган. — Вы как?

— Трешницу… — заржал Мишутка. — Мне мамынька больше не велела…

— Ну, черт… — выругался Егоров, почему-то ненавидевший Мишутку. — Играть так играть, а то пошел в…

— Ну, ну, ну… — отвечал Мишутка. — Ваше высокое превосходительство… ваше сиятельство… Не серчайте, сделайте одолжение, оставьте ваш карахтер. Хожу на пятьсот… Мое: двадцать одно. Пожалуйте, граф, пятьсот монетов…

— Только игру портишь, дерьмо… — сердито сказал Егоров.

— А ну-ка, дай я ахну по всем… — сказал ражий детина.

— Можете… — отвечал чернявый. — Двадцать. Гони монету…

— Дьявол! Ты меня всегда обыгрываешь… — сказал ражий. — Ну-ка, для храбрости еще стаканчик казацкой… Пожалуйте вкруговую…

— Благодарим… — сказал Мишутка снисходительно. — Мы лутче шинпанского какого выпьем… А то мадам полковница обижаться будут, скажут: от вас дух не хорош…

Вдали чуть слышно стукнуло несколько выстрелов.

— Ишь, наши черти опять баловство какое-то завели… — прислушиваясь, сказал парень с вихром. — Опять из-за девок чего не вышло бы…

— Вы как идете? — спросил чернявый.

— Монету… — отвечал Егоров. — Моя. Зря не рисконул по всем. Нет, я уж выпил — дай-ка мне лутче ватрушечки…

Вдали опять застучали выстрелы. Тихий Пацагирка тяжело вздохнул.

— Кругом беднота, голота, и хоть бы черт какой корку оглоданную бросил… — проговорил он как бы про себя. — А в карты проигрывать тысячи находятся. А мы за народ…Ну черт с тобой, что грабишь ты, пьянствуешь, безобразничаешь, так хошь языком-то ты зря не болтай, не ври, проклятый…

— Ну, затянул свой акафист всем скорбящим… — сказал вихрастый парень. — Ты бы вот лутче с Петровым удумал, как бы девочонок опять сюда затащить… А? По-вчерашнему?

Мишутка весело заржал.

— Тьфу, разбойники! — плюнул Пацагирка, отвертываясь. — И зачем меня понесло с ними, не пойму…

Выстрелы зачастили совсем близко и тревожно. И вдруг горнист торопливо проиграл тревогу. Буран так и рвал звуки рожка. Все всполошились.

В комнату в вихре снега ворвался матросик Кирюша.

— Что же это вы, товарищи, прохлаждаетесь? — гневно бросил он. — Не слышите?

— Что такое? — послышались голоса. — Нюжли кадетня лезет? Ну в такую пургу-то… Казаки, небось, дьяволы, развозились…

— Белые наступают… — крикнул Кирюша. — Бери винтовки… Живо!

И он унесся.

— Батюшки! — вдруг испуганно крикнул Мишутка. — Где же мои деньги-то? Вот сичас вынимал… Товарищи, что жа это такоича?

— А ты ржал бы больше… — зло проворчал Егоров. — Полковник!

— Надо обыск изделать… — жалобно проговорил Мишутка. — Как жа так?

— Еще бы тебе! — раздались голоса солдат, разбиравших винтовки. — Там тревога, а мы с тобой тут канителиться будем! Да у тебя и денег-то не было — так, дурака только валяешь! Собирайся проворней…

— Да-а, не было!.. — обиделся Мишутка. — Семь тысяч думками, да три крестика золотых, да мядаль, да кольцо с синим камнем… Не было!

Стрельба затрещала совсем близко.

— Иди скорей, ребята… — тревожно переговаривались красные. — Ну, не горит… Иди, иди…

И, стукаясь штыками, они гуськом потянулись в дверь.

— Батюшки, кадеты! — ворвался вдруг со двора отчаянный крик. — Егоров, бей! Обходят, обходят…

XVII НА ПРИВАЛЕ

Две казачки — старая, сморщенная баба и молодая, статная красавица, по-видимому, ее дочь, — торопливо заканчивали уборку школы под наблюдением Ерофеича, высокого бравого старика с бородищей во всю грудь. За окнами по-прежнему выл и бился буран.

— Идут! — прислушавшись, сказала молодая красавица.

— Живо, живо… — подгонял их старик.

В широко распахнувшуюся дверь — висячая лампа вдруг замигала и задымила под ударами бурана — вошли занесенные снегом и обледеневшие Алексеев, Корнилов, Деникин в сопровождении нескольких офицеров.

— Ну, здравствуйте, хозяюшки… — проговорил трясущимися губами Алексеев. — Дед, здорово!

— Здравия желаю, ваше высокопревосходительство… — вытянулся огромный старик. — Милости просим… Жалуйте…

— Старый орел, а какой еще молодчинище… — заметил Корнилов.